Нарушитель самоизоляции

— Почему ты стала телохранителем? — спросил он.

Я простонала про себя, что вовсе не планировала изливать ему душу и считала его сегодняшнюю разговорчивость актом доброй воли, а не торгами, за которые я тоже должна была приоткрыть завесу своего личного пространства.

— Ну, про военное училище ты уже знаешь, — сказала я и надеялась, что Игната удовлетворит такой ответ, но его испытующий взгляд говорил об обратном.

Я устало помассировала виски, думая, как бы побыстрее отделаться от всего этого и перейти на более безопасно-нейтральные темы.

— Пробовала преподавать языки, но у меня с детьми плохо складывается, — по горькой иронии каждое слово давалось мне так тяжело, словно я забыла родной язык, — это действительно интересно… я… я не знаю.

Я все же ждала услышать что-нибудь в духе того, что мне говорили на все это обычно — неженская профессия, высокий риск, постоянная опасность, неприятные заказчики и еще более неприятные те, от кого этих заказчиков нужно защищать, но Игнат сдержался.

— Ясно, — довольно сухо выдал он, и от этой реакции мне снова стало невыносимо неловко.

Захотелось убежать куда-нибудь подальше от него и вообще от всего этого. Потому что я действительно ненавижу говорить о личных вещах. Потому что я не вижу смысла говорить об этом с Игнатом, да и в принципе вообще. Потому что я предпочитаю не сближаться с людьми и никому не доверять, этому меня научили как раз таки годы, посвященные той самой «неженской» профессии. Потому что, когда я начинаю кому-то доверять, как это было с Клаусом, я потом просыпаюсь на полу в туалете с тяжелой от снотворного головой и долго разгребаю дерьмо, случившееся за время моей отключки. Потому что любая личная информация может быть легко использована против меня, и чем меньше я даю ее людям, тем меньше козырей против меня у них в руках. И еще потому, что я не вижу смысла доверять человеку, который на моих глазах платил за что-то двум амбалам, с которыми мне пришлось подраться в подъезде. Человеку, который следит за своим подопечным с педантичностью настоящего маньяка и, вероятнее всего, знает о том, как я ошиблась; вполне вероятно, сам позволил этому случиться, если не принимал в этом прямого или косвенного участия. Я не могу и не хочу доверять Игнату.

Пока я думала об этом всем, мои кулаки непроизвольно сжались, и я почувствовала нестерпимое желание высказать все это в отстраненное лицо мужчины. А заодно наконец-то поинтересоваться, кто были те двое и зачем он подослал их к квартирке, которую арендовал Клаус, с одному ему известными целями.

Я привыкла к простым заданиям — нужно защитить человека от реальной угрозы, проявив при этом все свои навыки и таланты. В этот раз мне приходилось барахтаться в паутине из интриг и недомолвок, и я уже точно не понимала, зачем я здесь и кого от чего я должна охранять.

Мои мозги прилично перегрелись, а нервы были предельно напряжены и нуждались в разрядке. Обычно в таком состоянии я прибегала к восточным дыхательным практикам, которые давались нам в училище в качестве факультатива в довесок к боевым искусствам, или отправлялась в лес, или в очень безлюдное место, чтобы покричать там во всю глотку.

К несчастью, в данный момент я не могла позволить себе подобной роскоши. И все-таки меня воспитывали воином, солдатом; а для воина гармония духа важна ничуть не меньше поддержания своего физического тела в надлежащем состоянии.

Из-за этих обстоятельств во мне начинала пробуждаться та моя часть, которую я меньше всего любила и старалась держать под замком. Слабая и плаксивая девчонка, которая противилась всему происходящему с ней, всем этим тренировкам и муштре.

Сейчас излишне эмоциональная Женя испытывала сильное негодование из-за тупика, в который ее загнали. И хотела разбить кому-нибудь лицо или выкинуть еще что-то непозволительное.

И у меня внезапно появилась самая очаровательная для того возможность.

Игнат, вероятно, не совсем верно растолковал мои горящие глаза и бурю эмоций, написанную на лице. Он приблизился ко мне и коротко поцеловал в губы, окончательно лишив меня последних крупиц самообладания.

Это было настолько неожиданно, странно, непозволительно и пугающе после всех разговоров о его погибшей любви, рядом с местом, связанным с ней, что все щиты, сдерживавшие меня от отчаянных действий, мигом рухнули.

Я отпрыгнула в сторону и резко ударила его по лицу; нет, это была вовсе не девичья пощечина, а настоящий, полноценный удар.

Его голова мотнулась в сторону, он попятился и прижал ладонь к ушибленному месту.

— Прости, — быстро выпалил он, заливаясь краской то ли от стыда, то ли от удара, — мне не стоило этого делать.

— Тебе, черт возьми, не стоило этого делать, — зарычала я, угрожающе наступая на него и почесывая руки перед следующим ударом, — и много чего еще…

— Что? — заторможенно откликнулся Игнат, вытаращив на меня глаза.

— Нанимать тех амбалов как минимум, — продолжала я, чувствуя, что, если вовремя не возьму себя в руки, вылью на него все накопившееся. — Я все знаю!

— Ты все не так поняла… — робко начал оправдываться Игнат, — я заплатил им, чтобы они…