Население: одна

Но главное, что хотел сказать Лазурный, имело отношение к поселенцам, которые разорили гнездовье и были убиты обезумевшим от горя и негодования Народом… и к новым людям, которые, явившись расследовать это происшествие, пытались теперь навязывать существам свои правила и ограничивать их стремление к знаниям. Гнездовья – это слово, как поняла Офелия, означало сами гнезда, детенышей и их хранителей – для Народа были неприкосновенны.

Лазурный понимал – да и остальные тоже, – что чудовища с неба могли не знать, что именно они уничтожили. Но ни одна тц-коу-кёррр не приняла бы от своих воспитанников такого оправдания. Одной из важнейших добродетелей для Народа была способность предвидеть последствия своих поступков; первое, чему учили молодых охотников, – размещать силки там, где ходит только дичь, а не сородичи. Мысль эта лежала в основе всех охотничьих премудростей: лучше остаться голодным, чем убить и съесть последнюю матку. Лучше страдать от жажды, чем отнимать воду у тех, кто предназначен в пищу. Лучше оставить сладкие плоды древолазам, на которых охотишься.

Эта идея была Офелии понятна, но не до той степени, в какой она коренилась в сознании существ. Ее не учили логике: математики в ее жизни было ровно столько, чтобы понимать инструкции и пользоваться оборудованием. Она вспомнила, как внимательно Лазурный разглядывал старые учебники по математике; теперь он продемонстрировал ей один из них, указывая на длинное доказательство теоремы. Это, объяснил он Офелии, детский лепет: его Народ мыслил куда более сложными и ветвистыми цепочками.

– Но вы…

Она не знала, как тактично выразить мучившую ее мысль: что для такого умного народа они не слишком далеко ушли в развитии. У них нет полноценных городов – хотя, конечно, она еще не видела тех, на побережье. Но ведь у них нет ни транспорта, ни крупных механизмов… Она припомнила, что на записи с места гибели колонии упоминалась катапульта, с помощью которой существа метнули какой-то взрывчатый снаряд. Крупных металлических механизмов, поправилась она. Мехботов. Компьютеров.

– Латенцы, – сказал Лазурный.

Если она поняла его правильно – и если сам Лазурный понимал, что произошло, – существа считали себя совсем молодым Народом, почти что младенцами. Совсем недавно, каких-нибудь десять или двадцать поколений назад, они были другими. С помощью учебника по математике и выложенных рядами камешков Лазурный объяснил, что их ближайшие предки были способны выстраивать только короткие логические цепочки, тогда как они умели мыслить далеко наперед. Что-то изменилось – они не знали что. Когда-нибудь они это выяснят, но пока их внимания требовали более насущные вопросы.

Такие как люди, которые вторглись в их мир и пытались теперь ограничить их в познании. Это вернуло их к хранителям гнезд.

Хорошие хранители, объяснил Лазурный, делают все, чтобы молодняк узнал о мире как можно больше, готовился – стремился – постигать мир. Плохие хранители хотят облегчить себе жизнь и приучают молодняк к неизменности. Эти люди, медленно произнес Лазурный, наблюдая за лицом Офелии, эти люди разорили гнездовье. Теперь они хотят помешать нам постигать мир. Они плохие хранители. Не как ты. И они не уважают тебя. Судя по его тону, это были одинаково тяжелые прегрешения.

Офелия вспомнила, сколько раз раздраженно отмахивалась от вопросов своих собственных детей, сколько раз злилась на навязчивую любознательность существ. Ее саму одергивали и ограничивали точно так же; ее стремление познавать мир душили в зародыше. Когда-то она верила, что это необходимо. Нельзя позволять детям тратить время на праздный интерес: они не научатся дисциплине, если не заставлять их учиться полезным, практичным вещам. В памяти замелькали смышленые лица и горящие глаза, зазвучали звенящие интересом голоса… а потом Офелия вспомнила, как они изменились – как изменилась она сама – и как любознательность и энтузиазм сменились пассивным послушанием, которое у одних сопровождалось безропотностью, у других – затаенной обидой, в зависимости от того, как много им пришлось оставить в прошлом.

– Я была плохим хранителем для своих детей, – сказала она.

Детеныш у нее на коленях завозился и обеими руками ухватился за ее большой палец. Она опустила глаза и погладила его по бугоркам на спине.

Теперь ты хороший хранитель, сказал Лазурный. К тому же матери не бывают хранителями. Только старые существа, которые уже не вьют гнезда сами, но хорошо знают жизнь, могут стать хранителями гнезд. Может быть, ей самой просто не повезло с хранителями.

– А отцы? Отцы могут быть хранителями?

– Нннет.

И никаких объяснений. По опыту Офелии, матери – и бабушки, если те были еще достаточно крепки физически, – знали о младенцах и детях постарше вещи, о которых не подозревали мужчины. Но эти существа не были людьми, и у нее не было оснований полагать, что их отцы в чем-то уступают матерям. Если у них вообще есть отцы… Лазурный до сих пор не объяснил, как они размножаются.