Наш маленький, маленький мир

На уроках немецкого языка, и даже на уроках латыни, нам вдалбливали фашистскую философию, но оба наши учителя, а особенно угреватый, щуплый латинист, ничуть не соответствовали официальному представлению о сверхчеловеках, и потому их словеса не производили на нас должного впечатления. Коллектив преподавателей состоял из людей, настроенных весьма реакционно, потому-то моего покровителя и не назначили директором и он был вынужден выйти на пенсию. Молодые преподаватели тоже не принесли с собой порыва свежего ветра. Они примыкали к крайне правым партиям и, лишь когда республике грозила опасность, хором начали высказывать прогрессивные идеи.

Наш учитель математики и физики как будто вышел прямо из кинокомедии. Ни один опыт у него ни разу не удался, все падало, разбивалось, каталось по полу, искры не выскакивали, приборы не действовали. Истины ради надо сказать, что мы по дороге из физического кабинета в класс вывинчивали все, что могли, успевали растащить ртуть и детали приборов. Видимо, только жизненная необходимость заставляла нашего старого Шкита по нескольку раз в день позориться перед сопляками. Но еще больше его тщетных педагогических усилий нас смешило то, что он ходит в театр и слушает оперы, закрыв глаза. Сколько анекдотов выдали мы на эту тему!

В молодых учителей мы влюблялись целыми классами, но влюбленность наша ограничивалась тем, что мы впивались нежными взглядами в кафедру. Одна девочка из любви к учителю выучила наизусть, слово в слово, весь учебник истории. Ее тайный возлюбленный узнал об этом лишь на школьной экскурсии, когда знания из нее так и брызнули, но уже не смог изменить отметку в табеле, подписанном самим директором.

Эту девочку мы, к сожалению, из своего коллектива выжили. Мы преследовали ее насмешками за то, что она носит ранец на спине, и за то, что она «трехэтажная»: из-под пальто у нее выглядывал сатиновый халат, а из-под халата — платье. Словом, из-под пятницы — суббота. В конце концов бабушка, у которой воспитывалась эта девочка, перевела ее в другую школу. Над ней не только насмехались, но и подозревали в мелком воровстве. Возможно, из-за ее нелепой и несуразной внешности. Через несколько лет я столкнулась с ней в университете. Она стала необыкновенно красивой, такой красивой и самоуверенной, что трудно было узнать в ней «трехэтажное» существо, которое, не обращая ни на кого внимания, раскинув руки, балансирует на рельсах, не снимая со спины ранца.

Коллективная влюбленность казалась мне отвратительной, и я влюбилась сама по себе, однако, строго храня свою тайну даже от Зорки.

Зимой к нам из Моравии приехал молодой преподаватель. Он был высок, плечист, и его вышитая сорочка вызвала в классе дружный смех. Он вскоре перестал ее надевать, но наших симпатий так и не завоевал. Рубаха сделала свое черное дело.

Меня же он заинтересовал еще и потому, что преподавал мой любимый предмет. Однажды у нас были практические занятия в зимнем парке: мы учились распознавать деревья без листьев.

— Ну а это дерево? Попытайтесь-ка его назвать. Это не так просто.

— Вяз! — крикнула я.

— Отлично. А как вы определили?

— По надписи!

И я показала на табличку, прибитую с противоположной стороны ствола.

— Я вижу, вы далеко пойдете, — сказал преподаватель и положил руку мне на голову.

От счастья я боялась дохнуть. Почти до самого вечера я старалась не поворачивать шею, чтобы удержать и сохранить его прикосновение к моим волосам.

Реакционные политические взгляды довели этого красавца до зверского убийства. Во время войны он был коллаборационистом и после оккупации устранил нежелательного свидетеля. Но о предстоящих ужасах мы, в нашем маленьком мире, еще и не догадывались.

Среди нашего преподавательского состава была и сестра одного известного убийцы: она всегда ходила в черном, что еще более подчеркивало бледность ее страдальческого лица. Она не изменила имени, которое трепали все газеты, невозмутимо ходила по коридорам, под перекрестным огнем сотен любопытных глаз и постоянного шепотка за спиной. Наверное, ей требовалась немалая воля, чтобы удержать внимание класса на своем предмете. Ее судьба впервые навела меня на мысль о том, что наши учителя — люди, у которых за пределами школы идет непростая личная жизнь.

Второй мой идеал — странный некрасивый человек, который непродолжительное время преподавал у нас историю. Был он высокий, сутулый, абсолютно лысый, его лицо отличалось удивительной непропорциональностью: рот прорезан чересчур низко, расстояние от носа до верхней губы намного больше, чем длина подбородка. Но в его словах была такая сила убеждения, что я забывала о его физических недостатках и увлеклась им, пожалуй, против своей воли. Мы с подружкой в его присутствии чувствовали себя неловко и внутренне скованно. Мы еще не умели этого себе объяснить и боролись против очарования его личности ненавистью.