Наш маленький, маленький мир

Мне кажется, что я когда-то сидела здесь, что это повторение давнего события, и вместе с тем кажется, что меня здесь вовсе нету и я вижу во сне, как старый, печальный мужчина смотрит на девушку.

Моя сестрица похожа на женщин с картин Манеса[36]. У нее красивое правильное лицо с выразительными глазами, каштановые волосы разделены строгим пробором и заплетены в две толстые длинные косы.

Она чуть крупновата, чуть пышновата. На ней коричневое платье без единого украшения, мягкий блеск волос оттеняет розовую кожу, не тронутую краской и пудрой. От девушки веет каким-то радостным спокойствием — она выглядит такой юной и чистой, что взглянешь и залюбуешься.

— Значит, ухо́дите.

Сестрица радостно кивает. Красивые зубы вонзаются в булку. Гладкая кожа светится, глаза глядят поверх наших голов, темные брови словно распростертые ласточкины крылья.

Внезапно я превращаюсь в старого учителя, я вижу Фанчу его глазами, и душу мою сжимают его тоска и печаль.

Оба мы заслоняемся руками от времени, мечтаем остановить его, чтоб оно не посеяло морщинок на упругой коже, не замутило сияния очей, не уничтожило своим дыханием блеска волос. Ах, если бы навсегда остались эти ласточкины крылья! С какой радостью мы возвели бы под кронами деревьев чертог, куда время не имело бы доступа, и остались за его стенами навеки веков!

На стол упал маленький каштан, потом второй. Старое дерево сбрасывает своих ежиков-деток, оно лишь недавно погасило розовые свои свечи, а из колючих футлярчиков вот-вот выпадут коричневые телятки с белыми пятнышками, но только я уже буду большой и не захочу с ними играть.

— А я через два года пойду на пенсию.

— Наверное, довольны? — спрашивает Фанча. — Будете отдыхать.

Ее белоснежная улыбка безучастна, ее красота бесчувственна. Прекрасные цветы не задумываются, откуда в них эта сила цветения.

— Вы поступаете в университет?

— Да.

Мой лимонад отшумел, скатерть усыпали недозревшие каштаны, сверкают кристаллики просыпанной соли, старый учитель протирает очки. А я тону в потоке разноречивых чувств, восхищаюсь своей сестрицей и одновременно невыносимо страдаю, мне кажется, я никогда больше не увижу ее такой счастливой и такой красивой.

Вступительные экзамены через несколько дней у меня «случайно» принимал этот же преподаватель, наша пани учительница подготовила нас хорошо, и я ответила на все вопросы.

Учение в гимназии давалось легко, тут мне помогала страсть к чтению. Я не могла утерпеть и уже в начале года прочитывала до конца все учебники. А от некоторых просто не могла оторваться. Меня интересовали биология, химия, история, над географическим атласом я сидела часами, карты оживали, увеличивались на глазах, превращались в пейзажи, я видела перед собой реки, моря, горы. А какая интересная штука — алгебра! Я решала примеры и сверяла-результаты с ответами на последних страницах. До чего же увлекательно попасть в точку, а еще увлекательней находить решение или искать свои ошибки.

Постоянное повторение утомляло, в течение года мой интерес к учебникам ослабевал и возвращался лишь перед каникулами, когда нужно было сдавать книги. Мы обычно не успевали пройти все до конца, и я сожалела, что должна возвратить книгу, не изучив ее от корки до корки. В последние дни я с интересом читала даже физику — предмет, мне ненавистный.

С учебниками я расставалась, как с дорогими сердцу людьми.

Однажды мне досталась сильно растрепанная ботаника. Постоянным чтением и перелистыванием я довела книгу до невозможного состояния — не держалась на месте ни одна страница. Когда я возвращала учебник, преподаватель, взяв его брезгливо двумя пальцами, воскликнул:

— Выбросить!

— Скажите, пожалуйста, можно мне оставить учебник себе?

Он удивленно кивнул головой и долго смотрел мне вслед, а я с радостью прижимала к груди то, что осталось от книги.

Во время каникул я отправилась в Прахатице, в так называемую «фериалку», на организованный отдых. Свою добычу я везла в чемодане, среди белья. Во время мертвого часа доставала учебники, снова и снова перечитывала.

— У тебя переэкзаменовка? — сочувственно погладила меня по голове воспитательница.

— Нет, у меня одни пятерки.

— Господи, почему же ты тогда занимаешься?

Ее искреннее удивление смутило меня. Значит, я и впрямь чокнутая, как говорит мама. Учебники по-прежнему оставались моей тайной страстью, но я научилась это скрывать. «Вот тоска», — говорила я девчонкам, а дома глотала страницу за страницей.

Я так внимательно читала и перечитывала учебники в конце и в начале года, что легко училась по всем предметам на пятерки. Круглой пятерочницей я, правда, не была, всегда ухитрялась ненароком схватить четверку.

Если мне почему-нибудь в школе было неинтересно, я без зазрения совести прогуливала уроки. При моей бледной коже, которую не брал загар, достаточно было состроить страдальческую мину, и преподаватель тут же отсылал меня домой с кем-нибудь из подружек, чтоб я по дороге часом не сомлела. Мы научились виртуозно обманывать своих наставников и часами бродили по Стромовке.