Наш маленький, маленький мир

Потом ушла в комнату и прилегла на кровать, поставив Павликову коляску рядом с собой. Я уткнулась в книжку. Никто из нас и не заметил, что бабушка исчезла. Начало смеркаться, я воспользовалась папиным отсутствием и зажгла свет сама. Когда папа был дома, мне разрешали щелкать выключателем лишь в том случае, если в доме напротив уже засветились окна. Но только я зажгла свет, послышался настойчивый звонок. Я на всякий случай свет погасила и пошла открыть двери.

В квартиру ворвался смерч! Я не узнала ни дяди, ни тети. Передо мной стояли двое безумцев. Они заорали еще на пороге. В полутьме они не разглядели, как выглядит мама. Наверное, в невменяемом своем состоянии они не заметили бы этого и при самом ярком освещении.

— Выгнали старуху на мороз! Без пальто! Вы сказали, чтоб она убиралась прочь! Заставляли ее работать! Сами бегали по гостям и по кино, а ей велели сидеть с детьми! Куска хлеба жалели!..

Эти крики больно хлестали и с размаху били маму, наружу выплескивались бабушкины фантазии, каждое слово ставилось с ног на голову, все преувеличивалось, направлялось против нас.

Мама стояла и молчала. В нашей семье никогда не скандалили, отношения у нее с родными были хорошие, и этот неожиданный взрыв ее поразил. Мама настолько изумилась, что не могла понять, о чем идет речь, и на все обвинения отвечала упорным молчанием.

И тогда я поняла, что бабушка побрела в одном платье и шлепанцах через весь поселок к тете Лиде и по дороге всем и каждому с плачем докладывала, как невестка выгнала ее из дома. Только сейчас выплыло на свет ее лицемерие, возможно вызванное болезнью.

В момент наивысшего накала страстей появился отец. В суматохе никто не слышал ни стука отворяемых дверей, ни его шагов. Комната осветилась, он увидал две физиономии, искаженные гневом, и мамино иссиня-бледное лицо.

— Что тут происходит? — спокойно спросил он.

— Она вышвырнула мать на улицу!

— Без пальто! В этакий холодище!

— А кто вам это сказал? Мать, да? Вы что, не знаете ее, что ли? Ей-богу, странно!

Его спокойный, презрительный тон подействовал на них, словно ушат холодной воды. А может быть, их привел в чувство свет. Они увидали наши перепуганные глаза и обессилевшую, смертельно бледную маму.

Отец тоже испугался. Он привык к ее худобе, но тут, видимо, в минуту сильного душевного напряжения, понял, что мама совсем плоха и вот-вот рухнет.

Сжав челюсти, стоял он бледный и страшный, и тетя с дядей невольно попятились к двери.

— Прибежала к вам, говорите, вот и оставьте ее у себя! Пусть за нею ходит тот, кому она была матерью, а я здесь ни при чем. С нас и своего горя хватает.

Мама все молчала. Как только мы остались одни, она стала метаться по квартире. Из комнаты в кухню, из кухни в комнату, туда и обратно, взад-вперед. Что-то, видимо, в ней сдвинулось и уже не могло остановиться. Это лихорадочное безмолвное метание перепугало нас всех именно своей бессмысленностью.

На столике возле Павлика лежала мандаринка, мама на ходу схватила ее, очистила и стала засовывать в рот дольки. Это перепугало нас еще больше: мы впервые видели, чтоб мама позволила себе съесть апельсин или мандарин — каждый кусочек послаще она отдавала нам.

— Вот и получай за свою глупость, — спокойно сказал папа, — теперь ты по крайней мере ее окончательно раскусила. Даю голову на отсечение: никто ее у себя не оставит.

Он медленно и спокойно расшнуровывал свой тяжелый башмак.

— Ты что, Павлик, уж не ревешь ли? Мужчина, а хлюпаешь! Можешь себе представить ревущего Винету?

— Да-а, я не Винету, я Соколиный глаз, — всхлипнул Павлик.

Отец приготовил кофе, нарезал хлеб, уложил нас спать, а мама нервными шагами все еще мерила комнаты. Вдруг остановилась, налила воды и жадно выпила всю чашку залпом.

— Больше дурой не буду, — сказала она странным, хриплым голосом.

— Еще как будешь, — усмехнулся папа.

Спор папа выиграл, голову ему не отсекли — бабушку действительно никто у себя не оставил.

Она, бедолага, явилась к нам на другой же день и разговаривала так же сладко, как и раньше. То ли притворялась, то ли действительно не ведала, что творит. Но папа был тверд как кремень. Он выхлопотал ей место в Крчи. Навещать ее ходил сам, мы больше так никогда бабушку и не видели.

Последовавшие два удара навсегда лишили ее рассудка, она никого не узнавала, огромное ее тело еще долго жило, но беспокойная и непостижимая ее душа была уже мертва.

У нас все образовалось, мы постепенно приходили в себя, распрямлялись, как помятая трава. Дядя и тетя помирились с мамой и долго потом вспоминали, как из-за бабушки переругалась вся семья. Даже находили в себе силы смеяться над происшедшим.

После большого перерыва нас опять навестил дедушка. Он пристально посмотрел на маму, словно увидал ее впервые, в его взгляде были жалость и сочувствие: «Да, девочка, я уже все это давно пережил, — казалось, говорили его глаза, — и тебя она тоже довела до ручки, а?»

Но вслух он не сказал ни слова, только головой покачал.