Наш маленький, маленький мир

— Ничего, бабушка, — успокаивала ее мама, — разбитая посуда — к счастью. Вот я освободила для вас шкаф, а спать будете в кухне на диване, там спокойно. Может, хотите прямо сейчас прилечь?

— Какая ты добрая, Ярушка, какая добрая, — всхлипнула бабушка и, шаркая ногами, потащилась на кухню.

Она уселась на стул, по щекам катились слезы. Брат смотрел на нее с нескрываемой неприязнью, я любезно улыбалась. Но мои короткие волосы встали дыбом при виде ужасного, огромного человеческого тела, в котором угасает жизнь.

Мама разложила в шкафу бабушкин скарб, он весь уместился на одной полке. Чуточку белья, две-три открытки со святыми, связка писем и четки.

Мы с братиком четок никогда не видели.

— Мама, это что? Бусы?

— Четки. Молиться.

— Сушеные блохи, — злобно бросил Павлик.

— Ах, Павлик, ведь она — ваша бабушка.

— Ну и пускай! Это блохи, блохи, сушеные блохи!

Начались поцелуи, и брат в отчаянии прятал под себя руки. Он переживал страшные мучения. Как только пол под бабушкиной тяжестью начинал трястись и ее шаги приближались, на лбу и на верхней губе у Павлика проступали крупные капли пота.

Бабушка превратила нашу жизнь в непрерывную цепь трагикомических сцен. Она напоминала гигантского младенца, который по неведению уничтожает и разрушает все вокруг себя. Передвигалась по квартире, как глиняный идол, пыталась уцепиться за пустоту, хваталась за все, что попадалось под руку.

Ночью бабушка не могла уснуть, бродила по кухне, и шаги ее гремели в ночной тишине, а вскоре слышалось падение тяжелого тела, грохот мебели, треск разбитой посуды.

Мама вскакивала с кровати и находила бабушку на сползшей перине на полу, среди битых тарелок, возле выпавшего из шкафа ящика.

Если бабушке удавалось преодолеть кухню без особых разрушений, она вламывалась в спальню. Папу она не смела тронуть, но маму трясла за плечо:

— Ярушка, кто-то в окно лезет!

— Вам показалось, бабушка, ведь мы же на втором этаже.

— А у него лестница…

Мама поднималась, укладывала бабушку в постель и пыталась уснуть. В кухне на стене висели часы, бабушка с трудом отличала большую стрелку от маленькой и часто в половине третьего поднимала наших родителей:

— Ярушка, Павлик, уже четверть шестого! Опять вы проспали!

Разбудить папу было невозможно. Он знал свое время и просыпался всегда сам, но в неурочный час возле него хоть из пушки стреляй. Поначалу мама попадалась на эту удочку, поспешно вскакивала, одевалась и бежала за молоком. На улицах темно, пусто и тихо. Мама прислонялась к спущенным жалюзи и ждала, когда откроют лавку. Такое случалось не раз, потом мама стала проверять время.

Бабушка не могла сама ни расчесать волосы, ни умыться, ни одеться. Это было ей не под силу. Договорились, что по утрам будет приходить тетя Лида. Иногда тетя по каким-либо причинам не могла выбраться из дома, иногда опаздывала, бабушка ударялась в слезы, и маме волей-неволей приходилось возиться с ней.

Если же тетя приходила вовремя, бабушка, обрадовавшись, уводила дочь в другую комнату. Никто из нас не предполагал, что бабушка жалуется тете Лиде на несуществующие обиды. Тетя стеснялась, а может, и опасалась маминого гнева, поэтому ничего нам не говорила, но ничего и не забывала.

— Ярушка, не сердитесь на меня, я ваше мыло съела.

— Да господь с вами, бабушка.

— Нет, нет, съела, съела…

Утром, однако, она сообщала дочери иную версию — невестка кормила ее мылом.

— Ярушка, очень прошу вас, дайте мне какую-нибудь работу.

— Не нужно, бабушка, лучше посидите, почитайте.

— Мне бы что-нибудь поделать, помочь, ну хоть посуду вымыть.

И в слезы. Но первая попытка окончилась неудачей — таз на полу, посуда на полу, бабушка на полу.

А тетя Лида в отчаянии узнает, что невестка сама даже посуду вымыть не желает, а заставляет работать бедную, больную старуху.

— Ярушка, — плачет бабушка, — мне бы шерсть да спицы, я бы вам носки связала, глядишь — и время пройдет!

— Что вы, бабушка, ведь нынче никто носки не вяжет, нет никакого смысла.

— Да мне скучно! Делать нечего.

Дня два бабушка терзала пряжу, у нее, видимо, был такой же талант к рукоделию, как у меня.

— Ах, доченька, мне уже и двигаться-то невмоготу, — жаловалась бабушка тете, — на ногах не держусь, а она мне сует в руки нитки и спицы: «Хоть вязала бы, что ли, бабка, если ничего больше не можешь». А у меня до того глаза болят, уж до того болят.

Тетя разговаривала с мамой все более резко, дядя Венда стал холоден, лишь сама бабушка оставалась сладкой как мед. Льстивым голосом уговаривала она маму пойти с отцом в кино.

— Ступайте, ступайте, Ярушка, покуда еще молодые, а я с детишками посижу. С радостью посижу.

Вечера, проведенные с бабушкой, стали для нас кошмаром. Мы с братом жалели о наших играх в цирк, о придумывании всяческих историй и сказок.

— Ярча, а что, если б у людей были хвосты, как у зверей, — начинал брат, — как ты думаешь, носили бы они на хвостах банты?

— Тетя Тонча уж наверняка бы носила.

— У нее хвостик был бы пушистый, ангорский, она бы его завивала.