Наш маленький, маленький мир

— Пани, не будете ли вы так любезны, не дадите ли мне пилочку?

— Конечно, барышня, почему бы нет?

И притаскивала. Зорка таращила глаза на грубый рашпиль. Никогда ничего подобного она не видела.

— Это пилочка? — спрашивала она робко.

— А что по-твоему?

— Я имела в виду пилочку для ногтей.

— Для ногтей? — изумлялась тетя. — Напильник для ногтей? В жизни не слыхала.

— А как же вы делаете маникюр?

— Что-о-о-о?

— Да ножницами же, ножницами! — вмешивалась я. — Подожди, я сейчас дам тебе ножницы!

Мне стало неловко. Но я ни за что на свете не призналась бы Зорке, что и у нас тоже нет пилочки для ногтей.

Ее визит не слишком удался. Зорка не сдружилась с нашими мальчишками. И к моему брату отнеслась недоброжелательно, упрекала меня, что я позволяю ему собой командовать. Зорке единственной я иногда жаловалась, что брат следит за каждым моим шагом, что я обязана играть и разговаривать с ним, даже если мне не хочется, что он плюется в бессильной злобе, если я ему не угодила или в чем отказала.

— Ты не должна этого позволять!

— Но ведь он болен.

— Разве ты виновата? Ты же в этом не виновата!

Она была права и неправа. Если у Павлика затуманивались глаза, я готова была встать на голову, лишь бы на его ресницах не повисла слезинка.

Зорка уводила меня от дома все дальше и дальше. Приманка действовала безотказно — библиотека! Я впервые столкнулась с людьми, которым принадлежали и непрочитанные книги тоже. Мне это казалось столь невероятным, как, скажем, несъеденная еда. И вместе с тем меня завораживало: как прекрасно, когда вместо стен — книги, книги, одни только книги!

Чего стоил против этого наш книжный шкаф, сооруженный в Книне!

— Сделать-то сделаю, — согласился столяр, — да только я в жизни никогда библиотеки не видал.

— Это вроде полочек…

— Доски, да? Значит, вам нужен шкаф с полками.

— Да, но без дверок. Вместо дверок — стекло.

— Ага! Стекло. Ага!

Мы что-то начертили, что-то объяснили, но результат оказался ужасающим: получилась неуклюжая громадина, какие ставят в деревне в сенях, но только с застекленными дверцами. Книги в этом «произведении столярного искусства» выглядели столь чудовищно, что мама затянула их занавеской, а шкаф задвинула в самый темный угол. Со временем мы к нему привыкли, но сейчас меня заливала краска стыда.

Хуже того — я стыдилась своего стыда, понимая, что он сродни предательству.

Как-то незаметно я сдружилась с интеллигентными, развитыми девочками. Мне нравилась культурная обстановка у них дома. Разговоры и общение с ними интересовали меня куда больше, чем приевшаяся болтовня с Павликом.

Как-то днем по настоянию Зорки мы собрались у одной из девочек. Нас было пятеро, атмосфера в доме свободная, несколько богемная. Я тут же растаяла. В квартире — множество картин и книг. Фолианты стояли не в таком строгом порядке, как у Зоркиных родителей, они выглядели кокетливо, вылезали с полок, сияя яркими красками, словно предлагая взять себя.

Я привыкла болтать с Павликом и одновременно делать уроки и потому могла разговаривать с девочками и рассматривать репродукции, а книги сами просились в руки, громоздились вокруг, входили в мою душу. Цвет и форма вызывали острое ощущение счастья, которое заполняло все мое существо, не оставляя места ни для чего другого.

Это моя комната, я сидела здесь всегда и останусь на веки вечные, это мои картины и мои книги, мне не нужно спешить, я выбираю название, одно заманчивей другого, и каждое сулит раскрыть мне свою тайну и отдать свои сокровища.

Лишь где-то далеко-далеко, вне меня, течет время, где-то в другой стране, на другой планете дерево роняет каштаны-ежики, но я не нарушу волшебства, не взгляну на часы.

Я не могу отказаться от этой моей звездной минуты, не могу отказаться от сокровищ, не уступлю ни единой монетки, ни одного мгновения. Натягиваю обшлаг рукава на свои часики, весело болтаю, а сама листаю и листаю книгу. Но бега времени не остановишь.

Кто-то зажег свет. Волшебство исчезло. Мой взгляд взлетел к циферблату.

Половина шестого!

— Мне пора домой.

— Подожди! Не уходи! Зачем? — слышится со всех сторон.

— Мне надо к семи, пойдем вместе, — уговаривает Зорка.

Я сажусь. Но тут же рывком поднимаюсь. В голове молнией мелькает мысль: наши собирались в кино, и Павлик останется один. Нужно успеть, нужно прийти без четверти шесть!

Я уже никого не слушаю, Зорка хмурится, я, едва простившись, выскакиваю в распахнутом сером пальтишке в морозный вечер. Мороз покалывает лицо, уютная комната исчезла, у меня нет ничего общего ни с этой комнатой, ни с Зоркой, ни с теми девочками. Я должна быть рядом с Павликом раньше, чем с его ресниц успеет соскользнуть хоть одна слезинка. У меня десять, минут, чтобы успеть смыть свое предательство.

Я примчалась к трамвайной остановке. В кармане — крона, ее хватило бы, не будь я такой длинной. Кондуктор не даст мне детского билета. Отчаяние переполняет меня, туманит мозг, и я не могу ничего придумать. Любой ценой должна, должна быть дома!

На остановке один-единственный человек. Пожилой господин. Храбрость отчаяния толкает меня, я прошу у него двадцать геллеров.