Наш маленький, маленький мир

В душе мамы свил гнездо какой-то удивительный дух отрицания и подозрительности, в глазах сверкали молнии и пробегали грозовые тучи, и даже самый лихой ухажер не рисковал заигрывать с рыжей недотрогой, пока не появился человек, который снял с нее это проклятье одними лишь словами: «Одуванчик! Да вы же принцесса Одуванчик!»

Он увидел ее дома — она сидела, забившись в угол, — и произнес эту фразу, встретив впервые, не стесняясь присутствующих. Спокойно и сосредоточенно смотрел он, как теплеет лицо девушки.

Был он намного старше ее, художник. Он пришел к ним в гости и принес полфунта масла — подношение было скромное — в благодарность за то, что бабушка пригрела двух его сестер Иржинку и Жофинку, заменив девочкам родных. Сейчас уже трудно сказать, сколько сил и отваги, сколько страстной любви к искусству потребовалось пареньку из подгорской хатенки, где единственным состоянием были дети, чтобы приехать в Прагу и там попасть в Академию. Все годы учения он питался лишь хлебом и сушеными сливами, в самодельной печи обжигал маленькие вазочки и продавал их, выдувал и продавал стеклянные бусы, и все это для того, чтоб когда-нибудь воплотить свою мечту — мечту о монументальной скульптуре. Талант и трудолюбие помогли ему добиться собственной мастерской, но скульптура — не тот товар, который легко продать. Дела его шли не бог весть как, однако он сумел дать образование и двум младшим сестрам. Он работал над большой скульптурой, изображавшей мать Яна Жижки, ведь и сам он был из тех мест, где Жижка провел свои последние дни. Традиции Жижки там были еще живы, люди все еще ощущали себя сподвижниками легендарного героя.

Когда его произведение не получило должной оценки на конкурсе, он впал в отчаяние; скульптура была дорога ему, он вложил в нее весь свой талант, всю любовь к родному краю и его боевым традициям. И тогда, изваяв могучую родительницу героя, он возмечтал изваять хрупкую фею.

Но модель ни за какие блага в мире не соглашалась распустить длинные волнистые волосы. Бабушка строго следила, чтобы девчонки даже перед братьями не смели обнажить плеча, семья ютилась в одной комнате, но переодевались девочки в темном углу за шкафом, умывались тайком и к столу приходили одетыми и причесанными. Вынужденное целомудрие вошло маме в кровь и плоть.

Перед братом, а тем более перед чужим человеком она не засучила бы и рукава, не приподняла бы юбки выше щиколотки, не вынула бы из тугого узла волос шпильки. Вот почему у нас над столом висит скульптурное изображение лишь ее девичьей головки. Здесь она выглядит старше своих семнадцати лет, чуткие пальцы скульптора придали ее чертам строгость и неприступность, какая там влюбленная принцесса Одуванчик — скорее Мимоза-недотрога, блюдущая свое целомудрие.

Могу представить себе, как примостилась она на самом краешке стула, из-под длинной юбки виднеются лишь кончики ботинок, нежные руки зябко спрятаны в рукава. Вероятно, она чуточку увлеклась художником, но любовь, очевидно, испугала ее, на девичьем лице не покорное ожидание, а готовность к самообороне.

Однако девушка уже поняла, что ее волосы — постоянный предмет насмешек — на самом-то деле прекрасны, что прекрасно и фарфоровое личико, и нежная кожа, и страстный рот. Прекрасны маленькие нервные руки.

Когда братья снова вытащили ее на танцы, она уже не выглядела столь свирепой. То была не обычная танцулька. Социал-демократическая молодежь устроила вечер с выступлениями, декламировали стихи, ставили пьески.

В зале звучит смех, но наша героиня хмурится: ей не нравятся ни Панталоне, ни Коломбина, ни за что на свете она не признается, что ей пришелся по душе Пьеро с черными усиками и белоснежными зубами. Его шуточки смешат ее, но она назло себе даже не улыбнется.

Сидит вместе со всеми, но ни на кого не похожа; на лбу выложен фестончик, как у любой фабричной девчонки, но воображает она себя принцессой Мимозой.

Начинаются танцы — она не унизится до того, чтобы пойти в круг с собственным братом. Уж лучше сидеть. Сидит долго, пока к ней не подходит улыбающийся Пьеро, и девушка с восторгом обнаруживает, что глаза у него — серьезные. У нее такое чувство, будто она наклонилась над колодцем, глубина притягивает ее, она рада бы оторвать взор, но вот уже кружится в танце. Ах, если бы она кружилась! Она нелепо раскачивается, спотыкается о собственные и чужие ноги, не может дождаться, пока умолкнет музыка.

— Да я и танцевать-то не умею…

— И я тоже…

Оба смеются. Это их первый и последний танец, больше они не делают даже попыток. Они ищут уединения, сидят на лавочках в парке, бродят по лугам, собирают пестрые осенние листья. Вместе с ними гуляют и сидят на лавочках поэты: Врхлицкий, Сова, Махар, Сватоплук Чех. Их любовь романтична и немножко старомодна. Молодой человек окружен ореолом тайны, он никогда не говорит про свою семью, не вспоминает школу, детские шалости, избегает вопросов. Он всего на два года старше, но уже совсем взрослый, уверенный в себе мужчина, он знает, как выйти из любого положения, а если он весел, то сам по себе, и алкоголь тут ни при чем.