Наш маленький, маленький мир

Эта ненависть, накопленная за долгие годы, выливается в демонстрации, шествия, голодные бунты. В детстве мне и в голову не приходило, что полицейский — человек, что он появился на свет так же, как все люди, и был когда-то ребенком: я считала, что их делают на фабрике, настолько безликими они мне казались.

Ненависть, унаследованная целыми поколениями. Даже в игре никто не желает быть полицейским, может, кто-нибудь и мечтает об этом втайне, но отлично знает, что совершит самое черное предательство.

Штепка умеет так ловко смошенничать, что при ее считалке мы всегда оказываемся разбойниками. Начинается сумасшедшая беготня, мы мчимся, петляем, задыхаемся, останавливаемся. Начинается потасовка, в ход идут зубы и ногти, камень — тоже наше оружие, я самая младшая, но злобная, как хорек, а в драке между казаками и разбойниками правил не существует; иногда нас разнимают взрослые, но большей частью разбойники одолевают казаков, обращая их в постыдное бегство, я снабжаю Штепку камнями, а она не промахивается — настоящий снайпер.

Иногда мы играем в жмурки или в «штандер», никто не хочет быть немцем или австрийцем, французы и англичане — в чести. Игра заключается в том, что мы на бегу кидаем друг в друга твердый, грязный теннисный мяч. Если повезет, можно найти мяч возле теннисного корта, для мальчишек такой мяч дороже золота, а если нет настоящего — мы удовлетворяемся тряпичным, скрученным из материнских чулок.

Являюсь я домой мокрая, потная и грязная, исцарапанная, вся в ссадинах, шишках и синяках, мама заламывает руки, а папа смеется — он одобряет мою новую дружбу.

Иногда Штепка уводит меня к бойне, сквозь решетку ворот я вижу животных, которых гонят на убой, и мясников в заляпанных кровью куртках.

Мы обходим вагоны, из щелей тянет теплым запахом хлева, мы прутиком дразним свирепых венгерских хряков. Иногда двери приоткрыты, и в проеме появляется злобная морда с желтыми клыками, я пячусь, а Штепка, быстрым движением тронув ноздри животного, мгновенно отскакивает.

Мы бредем вдоль бесконечной вереницы вагонов, нам сладки ароматы деревни, столь редкие среди городского дыма и сажи, мы вдыхаем полной грудью запах навоза, и он кажется нам дуновением иного, вольного мира.

Здравствуй, теленок, сосущий мой грязный палец и подставляющий курчавую челку под ласкающую, грязную ладонь. С какой радостью я прижалась бы к тебе, если б можно было пошире раздвинуть щель между дверьми! Я вывела бы тебя на улицу, вымыла твою розовую слюнявую мордаху, и мы отправились бы с тобой на лужайку, где я увенчала бы тебя венком из одуванчиков.

Сцепщик поднял флажок, отгоняет меня, теленок мекает, я знаю, он уходит навсегда, а я не могу, не желаю верить, что он превратится в телячьи отбивные или гуляш. Это маленькое существо с печальными глазами не может иметь ничего общего с кроваво-алым узелком моего деда Карела, не может превратиться в отвратительный бифштекс.

— Пошли! Пойдем за гараж!

Штепка нигде долго не задерживается, она тащит меня за собой. За недавно построенными гаражами — ничейная земля, не то луг, не то свалка. Среди хилой травки валяются тряпки, их побросали здесь нищие; тряпье кишит блохами и вшами, никто к нему не притрагивается. Стебли пупавки пытаются в своих зарослях укрыть битые горшки и изуродованные сита; резко и неприятно пахнет ромашкой. Ромашка пробила синюю кастрюлю, ветер раскачивает ее, и она ранит свои стебельки об острые края дырявого дна.

Мы рвем траву и цветы, подбрасываем в воздух, широко растопырив пальцы, и ловим тыльной стороной кисти. Сколько же вшей я здесь подцепила! Играем в камушки, я не очень-то ловкая, то и дело ушибаю руку об землю, обдираю пальцы, загоняю под ногти грязь.

Мы собираем, а иногда выкапываем черепки и осколки стекла, полируем их до блеска подолом; глядя через них, можно менять по своему вкусу мир, можно приглушить или усилить его сверкающие краски.

Дома у меня есть калейдоскоп, Штепка долго не выдерживает, но я могу сидеть часами, поворачивать трубку и глядеть, как стекляшки складываются в цветные узоры, рассыпаются, и вот перед глазами новая звездочка. У меня не укладывается в голове, как это простые черепки со свалки превращаются в разноцветное чудо, я тоскую, когда узоры рассыпаются. Одно неуловимое движение — и они исчезают, не успев запечатлеться в моей памяти, остаться в ней, прежде чем я смогла завладеть ими навсегда.

Штепка ведет меня к реке, мы идем по тропинке мимо высоких хлебов. В будке сидит вооруженный палкой сторож и враждебно взирает на нас. Зрелые колосья раскачиваются у самого моего лица, я боюсь к ним прикоснуться, а то долго ли до греха — сторож еще прибьет палкой, не притрагиваюсь даже к бутонам мака, хотя из них можно сделать куколку.

И вдруг перед нами в полной красе открывается величавая река, она несет свои спокойные воды, она красивее неба, красивее солнца, в свои глубины она вбирает весь мир. Я подлезаю под бетонную ограду, проскальзываю среди бурьяна, мне просто необходимо хотя бы ладошку опустить в эту воду, необходимо вдохнуть легкий влажный воздух.