Наш маленький, маленький мир

Бетка оборонялась главным образом языком. Язык у нее был подвешен что надо, она трещала как пулемет и, уже став взрослой, частенько пускала на всякий случай свою пулеметную очередь, а потом уже думала. Семейная хроника сохранила немало ее взбалмошных выходок. Но была она веселая, разговорчивая, мордашка премиленькая, немного кошачья. От работы отлынивала, ссылаясь на свою больную ногу, но на танцы бегала как шальная.

Казалось, после хмурого утра наступит наконец ясный день. У нее не было ни крейцера приданого, не отличалась Бетка ни особой красотой, ни знаниями, и тем не менее замуж вышла удачно. Видимо, очаровала дядю своей непосредственностью.

Дядя, человек добрый, работящий, считался хорошей партией. Он владел кондитерской лавочкой на Летной, из его рук выходили торты всем на загляденье. Сладкое супружество, однако, отравила война.

Моя мама часто рассказывала о своем визите к тете накануне празднования дня святой Анны, мама приводила потом этот вечер как пример изменчивости судьбы. Именины Анны праздновались широко и бурно. На всех пражских рынках играли военные оркестры, бабы-торговки, как говорится, давали жизни. Почти в каждой семье была своя Анна, Аничка.

Дядя Юла рассчитывал на хороший заработок, он приготовил тесто и теперь сбивал в миске белки, рука так и мелькала, искристый снег на глазах, густел и поблескивал.

— Такого отличного снега я еще в жизни не сбивал, — удивился дядя, — что за странные яйца?

Но когда он попробовал собственное произведение, то пришел в отчаяние: в спешке он перепутал соль с сахаром, прекрасные торты оказались несъедобны, вся работа, все продукты пошли прахом.

А через два дня его призвали в армию. Какими ничтожными показались тогда досада и гнев из-за каких-то испорченных тортов! Как ничтожны были соленые слезы по сравнению с кровавыми рыданиями!

Бетку утешали, что муж ее непременно попадет в повара, а война окончится, прежде чем он хорошенько откормится.

Не успеют, мол, облететь листья с деревьев, как солдаты вернутся домой.

Дядя в повара не попал, его определили помощником в лазарет. Учить его за неимением времени никто не учил, от бисквитов, крема и мороженого он перешел прямо к крови и гною, к раздробленным костям. От ужаса и отвращения он терял сознание. Однажды врач, поднявший голову от операционного стола, куда после боя, как на конвейере, одного за другим приносили раненых, заметил побледневшее лицо своего помощника, его закрытые глаза и рассвирепел до того, что швырнул в него только что ампутированной ногой. Дядя рухнул без памяти. На этом его карьера эскулапа бесславно закончилась. Тогда, вспомнив о его профессии, дядю определили на кухню.

Он разъезжал с дымящейся печкой по прекрасной Италии, пока его не настигла шрапнель. И дядя Юла тоже не избежал лазарета. Тетя нашла его там, но не узнала. Она даже не смогла взглянуть на измученное его лицо: он, укрывшись с головой, кусал подушку, стараясь заглушить крик — в спине засели осколки шрапнели и камней, ноги отнялись.

Увидав его, тетя обезумела, она честила императорскую семейку такими словечками, что раненые, поднявшись с постелей, окружив ее, зажали ей рот, опасаясь, как бы она не угодила под военно-полевой суд.

Бета осталась одна с новорожденным сыном, после припадка она словно оцепенела, ничего не делала и все сидела, не сходя с места, прижимая к себе младенца. Если б не родственники, она умерла бы вместе с ребенком.

Прошло много времени, прежде чем взгляд молодой женщины стал светлеть, словно возвращаясь откуда-то издалека. Веселый нрав победил, она снова стала разговорчивой и чуточку взбалмошной. Характер у нее был добрый, мягкий, и сын вскоре взял над ней верх.

Когда бы мы с мамой ни проходили по Летной мимо маленькой кондитерской, я каждый раз вспоминала дядю Юлу и, хотя я его никогда не видала, ужасно жалела, что он не вернулся с войны. Он казался мне самым лучшим из всех моих дядей. Может быть, из-за своего сладкого ремесла.

Я жалела, что война оборвала жизнь скульптора, с таким трудом добравшегося до академии, жалела тетю Фанду, умершую от испанки, но дядя Юла был мне ближе всех, хотя я его и не знала.

Тетя получала пенсию, которой едва хватало на оплату жилья, зарабатывала жалкие гроши на фабрике, но, в один прекрасный день поймав своего школьника с сигаретой в зубах, работу бросила. У нее была хорошая квартира, она перебралась с сыном на кухню, а большую комнату с балконом стала сдавать студентам из академии, что помещалась неподалеку.

Жильцы, по большей части люди уже взрослые, ценили тишину и покой, царящие в квартире. Тетя убирала комнату, стирала на них и стряпала, кое-как зарабатывая на жизнь. Она была не из тех квартирных хозяек, что суют повсюду свой нос. Жильцы ее любили.