Наш маленький, маленький мир

Наконец пошла черешня! Желто-красная, красная, черно-фиолетовая! Сок так и брызжет, стекая по губам, все в соку: и щеки, и платье. Напоследок поспевала вишня, цвета прозрачного рубина, свежая, кисловатая. Столь прекрасная, что даже страшно класть ее в рот. Я ищу двойняшек, цепляю за уши, встряхиваю серьгами, вешаю на себя тройняшки и совсем уж редкие четверняшки.

Вот в нашем палисаднике появляются дети, надо их тоже наделить; девочки украшают себя сережками, мальчишки глотают ягоды и вместо благодарности стреляют в меня косточками.

— После черешни не пей воды, — напоминает мама, — хочешь, чтоб желудок лопнул?

Но моему желудку до этого ух как далеко, мне досталась пригоршня, да и то не полная, удалось спасти лишь те, что украшали мои ушки.

В пору черешни мама готовила пудинги, мне казалось грехом топить чудесные ягоды в тесте, но, с другой стороны, пудинг — одно из немногих блюд, которым я оказывала честь.

Стоит спокойный летний день, из духовки тянет ароматом ванили, но ведь радость редко бывает совсем безмятежной. Мама наливает две тарелки супу. Себе и мне. Я уже не помню, почему мы не ждали к обеду папу, кажется, он уехал проверять куда-то новую проводку в вагонах.

Мы уселись за стол, каждая со своей стороны, и вдруг мимо окна промелькнула соседка.

— Мокрош спятил, — крикнула она на бегу, и я вскочила со стула.

— Суп, пожалуй, слишком горячий, — к моему удивлению, сказала мама, — идем поглядим, что там такое, пусть немного остынет.

Нам не пришлось далеко ходить, дом был по соседству, он стоял, как и наш, у обочины широкого шоссе. На дороге толпились люди, женщины боязливо пятились, потому что из распахнутого окна вылетали обломки мебели.

Человек, творивший это безобразие, был красив. Волосы его развевались, рукава зеленой рубахи реяли, словно крылья. Ударив стулом об пол, он швырял из окна деревяшки, за ними летели подушки, кастрюли, посуда, сыпались перья, хрустел фарфор, в приступе неукротимой ярости он рванул оконную раму и, выломав ее, швырнул в толпу, потом вторую. И наконец третью.

Меня захватило зрелище — то была стихия, буря с молниями и градом, ливень, гром!

Стекло звенит, ревет пожарная машина, полицейский велит толпе разойтись, мама тащит меня прочь, но я упираюсь, я не отрываясь смотрю на человека в зеленой рубахе. Пожарные направляют на него струю воды, а он хохочет, кричит что-то невразумительное и, вдруг одним прыжком перемахнув на крышу, начинает срывать черепицу и кидает ее вниз.

Ах этот вихрь! Он свободен, он прекрасен, он может взвиться на крышу и сбрасывать оттуда черепицу. Перепуганная мама тащит меня за собой. Но домой идти боится: живем мы слишком близко, а мой зеленый вихрь там, наверху, перебирается к нашему дому.

Мы бежим к тете Лиде, но известие дошло и до нее, и мы разминулись по дороге. Хозяйки не успели запереть дома, низкие окна раскрыты, и оттуда несет запахом пригоревших обедов.

— Ох, у меня пудинг в духовке! — вскрикивает мама.

Кое-кто возвращается.

— Уже схватили?

— Ага, надели смирительную рубашку.

— Его поймали в доме по соседству.

— Да нет, наткнулся на гвоздь и слетел с крыши.

— Нет, не слетел, а сам спрыгнул, а гвоздь вогнал в ногу уже на земле!

— Никакого гвоздя не было! Он просто притворяется.

— Что вы, пани, а откуда же тогда такая сила?

— И какой ему толк собственную мебель крушить?

— С чего же он это свихнулся? Не из-за соседки ли?

Обеды дружно подгорают, кое-где из окон валит черный дым, ищут причины случившегося, обсуждают происшествие, но не могут прийти к общему мнению даже о том, что видели собственными глазами.

А мне жаль, что мой вихрь укротили. Смирительная рубашка по моему детскому разумению сделана из железа. Задушили капканом свободного человека. Он остался в моих глазах прекрасным, полным силы, с развевающимися кудрями, с рукавами-крыльями, вот он выламывает оконную раму и швыряет ее оземь.

Он заслонил видение скрипача с лунным ликом, играющего у потрескивающего огня. Далекую луну застилают близкие тучи, они мчатся мимо, разрушительная сила их прекрасна.

— Хорошо, что мы успели уйти, — с облегчением выдохнула мама. Наша кухня полна битой черепицы, тарелки целы, но в супе осколки стекла. Огонь в печке погас, пудинг испекся, порозовел. Замечательный обед, вот бы каждый день кто-нибудь бил окна.

Стучится соседка — она наконец осмелилась вылезти из дома, все это время страх побеждал в ней любопытство. Однако любопытство одержало верх, наша соседка видела все, бедняга сумасшедший прыгнул с крыши, поранил ногу, но все-таки успел добежать до нашего тесного коридорчика, и лишь здесь — у нас негде развернуться — его удалось связать и увести.

— Ступайте заявите, — советует соседка, оглядывая нашу кухню, — ведь кто-то должен уплатить за этот погром.

— Как скажет муж, — неопределенно отвечает мама. Когда случаются какие-нибудь серьезные неприятности, она вдруг вспоминает, кто глава нашей семьи.

— Заявлять? — удивляется вечером папа. — Они, чего доброго, еще предъявят счет этому бедолаге.