Наш маленький, маленький мир

Я снова выиграла. Но в руках пани учительницы была власть. Ни на классном, ни на школьном утреннике я не выступала. Другая, гражданская часть нашего утренника была посвящена выбору профессии. Одна из девочек задавала вопросы, остальные ей отвечали. Мечты у нас были не бог весть какие: Клара хотела стать мамой, Зденка — продавщицей, Либа пожелала быть прачкой, а Маня — портнихой. Надо было не только ответить, но мимикой и жестами изобразить свою будущую профессию.

Я моментально позабыла про декламацию и стихи, и мы с братишкой стали играть в утренники.

— Дорогая Надя, чего тебе надо? — спрашивала я, подражая услышанной мною интонации, а брат «Надя» отвечал:

— Ну а ты, Юста, какой у тебя вкус-то?

— Юста? — вмешался в игру задремавший было папа. — Это еще что за имя?

— Она — Юдита, а Юста это для рифмы.

— Ага, — вздохнул папа, — Надя — надо, Юста — вкус-то, не пойму, кто этот идиотизм придумал?

Я не знала, что такое идиотизм, но по недвусмысленному выражению папиного лица я сразу поняла, о чем идет речь. С той минуты я запомнила слово «идиотизм». И еще я поняла, что существует настоящая поэзия и поэзия школьная. Папа декламирует настоящие стихотворения, а мы в школе читаем стишки.

В начальной школе мы ничего не знали о большом мире, занимались лишь нашей республикой и не имели возможности ни с чем ее сравнивать. Она казалась нам необыкновенно прекрасной и необыкновенно большой (я сама могла убедиться в этом, проделав путь до Татр).

Теперь я знала, что все знаменитые люди на свете были так или иначе связаны с нашей родиной: или родились у нас, или у нас родились их предки, или по меньшей мере они побывали у нас в гостях. Все открытия были сделаны сначала у нас, только потом их присвоили себе другие, потому что в других странах лучше нас владеют искусством рекламы. Я была твердо уверена, что товары все без исключения лучше всего у нас, и не только обувь Бати, пиво и ветчина, но и английские ткани и брюссельские кружева обязаны своей славой Чехии. Более того, мы научили мир делать стекло и фарфор, танцевать польку: Томас Альва Эдисон тоже имеет к нам какое-то отношение, а зовут его и вовсе как нашего батюшку президента.

Мы с таким чувством пели песню «Батюшка старый наш» и «Течет вода, течет», — и столько этой воды натекло во всех школах и на всех торжествах, что она чуть не утопила правительство.

Мы могли назвать фамилии всех министров и знали, что во главе правительства для того и стоит пан Удржал, чтобы его удержать. У пана Удржала были соответствующие его положению усы и фигура, и я легко представляла его на арене цирка. Вот он стоит внизу пирамиды, широко расставив ноги, и держит на своих могучих плечах всех акробатов, то бишь все правительство.

К воспитанию в духе патриотизма относилось также изучение гуситского движения. История Яна Гуса занимала меня еще и потому, что я собственными глазами видела, как его сжигали на костре. А что могло быть интересней, нежели сражения Яна Жижки, его цепы и булавы, заслоны из повозок, женские шали, брошенные под копыта лошадей, и песни, от которых неприятель пускался наутек!

Мы слушали пани учительницу, притихнув, словно мышки, и так возненавидели католиков, что на переменке разразилась «битва у Липан». Я, неверующая, примкнула к евангелистам. К нам присоединилось еще несколько девочек из новой чехословацкой церкви и обе наши еврейки, которым мы завидовали: достаточно им шепнуть пани учительнице, что у них праздник, и их тут же отпускали домой. Сдается мне, одна из них была намного набожней, чем вторая: у нее почему-то праздники бывали чаще…

Католички остались в одиночестве, хотя их было больше. На нашей стороне воевала правда, они в глубине души признавали это и посему были разбиты на голову.

Пани учительницу ошеломил ход событий, она впервые преподавала на окраине. В других кварталах девчонки были не такими бойкими, как мы. Она старалась втолковать нам, что современные католики не имеют ничего общего с Сигизмундом, а евангелисты с гуситами. Правда, учительница несколько запуталась в своих объяснениях, и девчонки, поссорившись, долго еще обзывали одна другую сопливыми католичками и рыжими шельмами.

Я снова взяла верх над пани учительницей — ведь я была живым свидетелем того, как Яна Гуса сожгли немецкие скауты в Каплице, которая с тех пор называется Костнице. Разница между водоемом на площади и Бодамским озером казалась мне несущественной. Я рассказала об этом девочкам. В классе восстановился мир, а я приобрела новую подружку Зорку, оказавшую немалое влияние на мою дальнейшую жизнь. Зорка, евангелистка, поссорилась со своей неразлучной подружкой — католичкой. Они помирились, но мы уже успели сблизиться.

Один спор с пани учительницей я все-таки проиграла. С тех пор прошло много лет, но меня все еще мучит неприятное чувство.