Наш маленький, маленький мир

Книг — целая серия, и цена каждой — пятьдесят крон — сумма столь огромная, что настаивать на покупке не осмеливается даже Павлик, мы лишь как зачарованные глядим на выставленные в витрине книжки, где написано про всех-всех живущих на земле зверей.

Мы переходим через площадь Штроссмайера и добираемся до самых своих любимых витрин с игрушками. Рядом продают одежду — этим интересуется мама; для нас же с братом существует только конь-качалка, куклы, поезда, мячи и кукольные комнаты. Я просто помешана на кукольном клозетике, больше мне ничего в жизни не надо. Брат переводит взгляд с одной игрушки на другую, но меня занимает только эта вещь.

— Мама, кукольный клозетик, погляди!

— После первого купим, — отрезает мама.

Она хитрая, никогда не скажет точно, до какого первого придется ждать.

Разве можно пройти мимо витрины часового магазина? Мы с интересом разглядываем будильники с картинками. На одном изображена гусыня, каждую секунду она несет яйцо, мы долго вместе с ней отсчитываем время.

Вот мы и добрались до нового железобетонного здания: торговый дворец сверкает стеклянными витринами. Но нас куда больше привлекает старый ресторан Тиволи (или, как говорит брат, «Те волы») — здесь в витрине живут белые мышки. Мышки приводят меня в восторг почти так же, как звездоносый крот, я знаю всех мышек Грабовца, их детенышей, я знаю японских мышек-танцовщиц, которые поднимают лапки к мордочкам и водят хороводы. Я отдала бы королевство, отдала бы полжизни за мышку с просвечивающей сквозь белую шерстку розовой кожицей и глазками-бусинками.

Той же дорогой, с теми же остановками мы возвращаемся, мама начинает нервничать, фонарщики своими шестами уже зажигают фонари, у автомобилей вспыхивают глазищи-фары, извозчики с осторожностью несут фонарики или свечки в кульках к своим экипажам, отдавая дань «бессмысленным» предписаниям властей. А лошади подковами высекают искры.

И только когда дома загорелась елка, мы сообразили, почему вдруг маму одолела такая страсть к прогулкам. Папе требовалось время, чтобы сделать Павлику цирк. Большую тележку он разделил на множество клеток, аккуратно соорудив их из проволоки, в каждой клетке сидел гипсовый зверь. И большой слон Беби, и маленький слон Вейвртка, и бегемот, и носорог, и жирафа — у нее была своя высоченная клетка, — и еще лев, тигр и даже муравьед! Лошадки, запряженные в тележку, были деревянные, пестро раскрашенные. Мы и не замечали, что лошадки больше слонов, но вот надпись нам не понравилась: цирк Сарасан, а не Клудского. Такое имя казалось нам дурацким, но папа запомнил его с детства.

Цирк стал нашей самой любимой игрой, мы постоянно его расширяли, родные и знакомые дарили Павлику все новых и новых зверушек, вскоре они уже не умещались в клетках.

Ни одна папина игрушка не пользовалась у нас таким успехом. А ведь он как-то соорудил для нас громадного змея. Ни у кого во всей округе такого не было, змея приходилось привязывать крепкой веревкой, и сам папа в ветреную погоду не мог с ним сладить.

Папа сделал большой кукольный театр, вырезал лобзиком множество декораций и фигурок, их ручки-ножки соорудил из липового дерева, приделал купленные в магазине головы и прикрепил к фигуркам нити. Мама из лоскутов сшила королевские одеяния — одна наша знакомая делала модные абажуры из шелка и бархата. Папа подключил к театру электрические батарейки, и у нашего дракона вместо глаз загорались зеленые лампочки, а в пасти сверкала алая. В темноте он казался красавцем, и мы ничего не имели против, чтобы на ужин он съел принцессу. Театр занимал нас гораздо больше, пока папа его мастерил, чем когда мы сами устраивали представления.

Но никогда и ничто не доставляло нам такого огромного счастья, как цирк Сарасан с его милыми гипсовыми зверушками. За многие годы ни одна из них не разбилась, а мы с Павликом, играя, становились одним телом, одной душой.

ВОЗВРАЩЕНИЕ В РАЙСКИЕ КУЩИ

Я полюбила Голешовице с их дымом и садами, подслеповатыми фабричными окнами, но глаза мои постоянно искали зелень. Я знала все деревья наперечет и даже маленькую березку, чудом укоренившуюся на площадке под окном третьего этажа фабрики. Маленький побег превратился в деревце. Я знала, из какой трещины на мостовой выглянет трава, где вознесет свое маленькое солнышко одуванчик, где из-под слоя листвы появится лиловый глазок подснежника, где зазвенят колокольчики-бубенчики, на каких путях львиный зев откроет свою крохотную пасть, заляпанную дегтем. Я знала все сады и палисадники и даже все цветы в окнах.

Но особенно очаровал меня один сад. Он был обнесен металлической декоративной оградой. Хитроумно переплетенные решетки на воротах (такие умел делать и мой папа), а за ними летом цвели розы, а весной — магнолии.

Людей в саду не было, или я их просто не замечала, я тихонько прижималась к ограде и любовалась чудом.