Наш маленький, маленький мир

Я научилась есть, подражая тете. Вот мы сидим вместе, привалившись к воротам сарая, тарелка на коленях, едим картошку с солью и свежесбитым маслом из Ракосника, запиваем все это пахтой, а ветер мечется в кронах яблонь. Трава влажна от росы; от чертополоха, который мы притащили днем, идет дурманящий дух; жирная курица уснула, не добравшись до насеста; неслышно чертят небо летучие мыши, зажигаются первые звезды. На меня нисходит благодать, я пока еще только дитя, которое лакомится картофелем в этом спокойном мире.

— Хочешь пойти со мной на кладбище, Ярушка?

Я тут же бросаю игры и иду с тетей поливать Кучеру и Велебила.

Кучера лежит рядом с центральным проходом, над ним высится памятник, у Велебила место подешевле, он покоится под простым железным крестом. Цветы у обоих одинаковые, и мы выливаем на них полные лейки воды.

— Погоди, я сейчас Кучеру прополю, — говорит тетя спокойно. — Велебила надо бы немного подстричь. Напомни мне завтра взять ножницы.

Она говорит все это деловито, и мне кажется, что тетя ухаживает за обычными цветочными клумбами. Вероятно, мне тогда требовалась некоторая доля легкомыслия, и в тете я невольно искала той уравновешенности, что не могла мне дать родная бабушка.

Нам разрешалось лазить по всему кладбищенскому саду где угодно и что угодно рвать, лишь снежноягодник был под строгим запретом, нельзя оборвать ни одного белого шарика, а они так чудесно трещат и лопаются под ногами.

— Это для Кучеры и для Велебила, — объясняла тетя, — оставим его мертвым, он им понадобится в духов день.

В духов день она обычно украшала могилки узором из белых шариков. Мы уже в это время жили в Праге. О своих мужьях тетка никогда не вспоминала со слезами или с печалью. Они просто прошли с ней часть своего земного пути, совершили какие-то поступки и снова исчезли в небытии.

В хозяйственных постройках возле дома еще сохранился еле уловимый запах животных. Железные обручи на желобах заржавели, стойло, разбитое подковами, обветшало. В углу под крышей прилепилось заброшенное ласточкино гнездо. На току стояла бричка, желтый лак на ней покоробился и облупился, кожаные подушки потрескались, солому растаскали воробьи.

— Эта бричка осталась после Кучеры, — спокойно вспоминала тетя. — Он любил коней.

В саду росли плодовые деревья с редкими, диковинными плодами. Прививки постепенно отмирали, кроны обрастали ветками, на которых не образовывалось даже завязи, а в двадцать девятом году деревья так побило морозом, что стволы потрескались, изошли соком, и деревья плодоносили все меньше, все скупее.

— Это сажал Велебил, при Кучере здесь росли только те вон райские яблочки да на насыпи — терновник.

Тетя сидела, подобрав под себя ноги, и вылавливала из козьего молока куски сладкого омлета — ее любимого блюда. И мне казалось, что все в этом мире прекрасно. Кучера возделывал поле, разводил лошадей и коров и умер; Велебил посадил деревья и сошел в могилу, а мы вот притащили хвороста, затопили, съели картошку, запили ее пахтой и тоже когда-нибудь уйдем в землю, и ничего не случится, все так же будет опрокинут над землей небосвод, освещенный звездами, все так же неслышно будет носиться летучая мышь, лаять вдали собака.

Тетя перебралась в кухню, а нам отдала комнату. В шкафу, на внутренней стороне дверцы, были мелом отмечены важные даты. Среди записей «Пеструху к быку», «Милену к быку», «Телку к быку второй раз» я прочла: «Умер мой муж — возьми, господи, его душу в рай», «Вышла замуж еще раз», «Умер мой второй муж».

Мне не казалось это смешным, скорее успокаивало, все написано одинаковыми большими буквами, все одинаково важно, все с течением времени приобрело равную ценность.

Так же просто приняла тетя Велебилка и Павлика. Ни о чем не расспрашивала, обращалась с ним так, будто он здоров, будто и не заметила, что он не может ходить. И сразу завоевала его сердце. Она таскала его по саду, наклоняла к нему ветви яблонь, чтобы он мог сорвать яблоко, отламывала целые ветки со сливами, совала в коляску курицу, приволакивала из лесу кусты малины и мышиные гнезда, а то и дохлого крота.

По-матерински приняла она и Каю, и Богоушека. Тетя Тонча с пани Маней поселились в благоустроенном сельском доме, но для детей дом этот таил массу неудобств и даже опасностей.

Тетя Велебилка никогда своих детей не имела, но обладала шестым чувством: она тут же поняла, как доставить каждому из нас радость.

Сама, по собственному почину, велела привезти в сад воз песку. Сколько же замков и туннелей мы понастроили! Увы, песок привлекал к себе и кошку, и в самую ответственную минуту, когда должна была пасть последняя преграда и наши руки соединиться под землей, мы натыкались на закопанную кошачью бяку.

Кошка была какая-то странная. Вместо ушей — вечно мокнущие раны, и мы брезгливо отстранялись, когда она с мурлыканьем терлась о наши ноги.

— Ничего, — говорила тетя, — думаю, крысы это ей обгрызли, скоро заживут.