Наш маленький, маленький мир

Но другие уши у кошки не выросли, а раны не зажили, тем не менее она прожила долго, все наше детство, и каждые каникулы нас встречала. Я старалась держаться от нее на расстоянии и гладила ее только по спинке. Два раза в год кошка приносила котят, которых тетя тут же топила в ставке́. Ставо́к был через дорогу, и однажды она поручила это дело нам. Мы бесстрашно подхватили мешок с котятами и камнем, но мешок размок в воде, камень пошел на дно, а котята барахтались в воде и мяукали.

Кая ревел во весь голос, я хлюпала потихоньку, но мы не догадались прийти животным на помощь, а бросились бежать куда глаза глядят, на другой конец деревни.

— Пищали? Ну и что? По-вашему, на всей земле должны только одни кошки жить? Каждый год кошка приносит восемь штук, у тех через год тоже пойдут котята, вот и подсчитайте.

Я не имела представления о геометрической прогрессии, но тем не менее на мешке из-под муки выстроила длиннющий хвост цифр, потом бросила считать, но постигла жизненную и мудрую необходимость иных поступков.

В Книне мы полюбили похороны. Только услышим, бывало, траурную музыку, наскоро ополоснемся, оденемся и пристраиваемся в конец процессии, что тянется по дороге мимо наших ворот. Иногда мы карабкались по камням, цепляясь за одичавший крыжовник и ствол сливы, перелезали через вал и первыми прибегали на кладбище.

Процессия медленно тащилась по деревне, звонил колокол, мужчины в черном — отсвечивавшем на солнце зеленым — беседовали об урожае. Была ли сушь, или дождь, или холод, но так или иначе виды на урожай всегда были плохими. Женщины перемывали косточки родне покойника или своей собственной.

Мы старались обгонять провожающих по причине не слишком-то благородной. Этот трюк придумал Кая. Мы уже стояли у кладбищенской стены, когда процессия на время распадалась. Люди прошли несколько километров, мужчины отдыхали, сбившись кучкой возле стены, женщины, раскинув юбки, усаживались на траву, здесь особенно высокую и зеленую. Нам нравилось, что они продолжали свои разговоры, колокол все еще звонил, и гроб, сопровождаемый священником, министрантами и ближайшими родственниками покойного, вплывал в костел.

Я сейчас не в состоянии понять, почему погребальный обряд вызывал у нас такой интерес. Люди плакали, а нас разбирал смех; все было смешно: и кропильница, и цветы на гробе, и солнечные лучи, бьющие в распахнутые двери и рассекающие полумрак костела, и птички, щебечущие над разрытой могилой. Как-то раз в костел залетел шмель и закружил вокруг священника. В латинские слова молитвы вплеталось жужжание; священник старался не глядеть на прилетевшего гостя и лишь едва отстранялся. И тут шмель опустился на его потный нос. Священник попытался было сдуть его, Кая громко фыркнул, скорбящие поначалу решили, что он рыдает, но, разобравшись, вдвойне оскорбленные нашим поведением, выставили нас из костела.

Слух о случившемся, естественно, дошел до наших домашних, но тетя за нас заступилась.

— Да оставьте вы их, пускай смеются, сами перестанут, когда у них кто-нибудь умрет.

Мы тоже устраивали похороны, выкапывали могилки для мертвых птиц и жуков. Матери запрещали играть в эти жестокие игры, они были суеверны и опасались, как бы игра не привлекла в наши дома смерть. Но мы забирались в самые дальние углы сада, украшали могилку цветами и желали жучку «земли пухом» и «мир его праху».

В Книн к нам приезжала Иржа, она стала совсем взрослой девушкой, иногда нам удавалось упросить ее, и она пела своим серебряным голоском всю литургию, она знала молитвы и по-латыни тоже, похороны получались столь прекрасными, что иному жучку или лягушке случалось отправиться в лучший мир не без нашего участия.

Но порой Иржа не поддавалась на уговоры, она бранила нас за надругательство над верой и богохульство, уводила на завалинку, на солнце, и учила туристским песням.

Зверьков мы не только хоронили, иногда мы пытались их оживить. Однажды мы нашли под гнездом едва оперившегося птенчика, отогрели его в ладонях и положили обратно в гнездо. Утром он опять оказался на земле, на третий день тоже, и тут мы заметили, что птенец больной, у него распух зобик. Мама прокалила иглу и проделала несложную операцию, после чего мама-птичка оставила птенца у себя в гнезде.

В деревне мы однажды вернули к жизни цыпленка. Он лежал на навозной куче. Мы брызгали на него водой, дули, поили до тех пор, пока он не встал на ножки и не сделал нескольких неверных шажков. Но тут случайно подвернулась молодая крестьянка. Она с отвращением поглядела на несчастное, мокрое существо.

— Мы его уже воскресили, — похвалился Кая.

Девка молча схватила цыпленка и шмякнула об забор. И, не проронив ни слова, удалилась, а мы, остолбенев от ужаса, смотрели друг на друга. Что можно было теперь сделать для цыпленка? Только похоронить с почестями.