Наш маленький, маленький мир

Родители ничего не запрещали читать, некоторые книги предлагали сами, о других говорили, что это мне будет неинтересно. Но я читала подряд все, что только попадало под руку, с мальчишками — приключенческие и ковбойские книги, с Лидункой — Ирасека, сама — Немцову, Эрбена, Неруду, Светлу[34], папиных поэтов и пьесы, маминого Толстого, Достоевского, Эренбурга, Куприна, Золя, Мопассана.

Я умела одновременно решать задачки и разговаривать с братом, играть с девчонками в жмурки и салки и размышлять о Мармеладове. Он занимал меня больше, чем Раскольников, чем герои всех других книг; он был мне совсем непонятен.

Это было выше моего детского разумения, я не могла справиться с впечатлениями, не могла их разложить по полочкам, разобраться в них, просеять. Во время одиноких прогулок я иногда так углублялась в иной, вымышленный и вычитанный мир, что набивала себе шишки на лбу обо все почтовые ящики, синеющие на углах домов, а случайно встреченным знакомым приходилось не раз окликнуть меня, прежде чем моя размечтавшаяся душа возвращалась на землю. Мне чудилось, будто я стою под падающей с плотины стеной воды, меня давит кромешная тьма и бесконечные потоки мчатся надо мной, бурлят, кипят и пенятся, оглушительно ревут, а я не в силах прорваться сквозь эту лавину на воздух.

Тетя Велебилка (мы по деревенскому обычаю называли ее тетей) вывела меня из этого состояния. Она сделала это очень просто:

— Пойдем со мной в лес, Ярушка?

И я пошла.

Она заказала для меня короб, настоящий, замечательный короб с лямками. Я надела его на плечи. Тетя шла быстро, я семенила следом.

Лес принадлежал церкви, так же как и бо́льшая часть земли. В Добржишской округе было три леса. Тетка делила их на господские — хотя никаких господ здесь не имелось, княжеские — хотя титулы у нас давно уничтожены, и на все прочие. Новый, республиканский хозяин оказался самым плохим: за вход в лес, за сам лесной воздух взималась плата. Квитанция хранилась при себе. Это, конечно, не касалось тех, кто в лесу работал. Они могли в счет оплаты набрать хворосту или накосить травы, но за разрешение собирать ягоды или грибы приходилось авансом отдать две кроны в день. Естественно, никто в деревне и не собирался платить, люди просто избегали лесников, а лесники — людей, чтобы не исполнять своих обязанностей, не вымогать штраф у несчастных старух. Но находились и такие, что выбрасывали чернику из бидончика или грибы из корзины и злорадно растаптывали.

В княжеских лесах запрещалось пугать зверей. После пяти часов ходить в лес не разрешали. Лишь господские леса были доступны всем. Но во время прогулок и пикников часто возникали споры с лесниками — границы лесов обозначались нечетко.

Тетка еще дома прятала под юбками пилку. А в лесу, оглядевшись, доставала ее:

— Главное, следи, чтоб лесник не нагрянул!

Она поспешно надрезала сухую ветку и отламывала ее, толстые обрубки покрывала хворостом. Мы набирали полные коробы, тетя помогала мне надеть мой на плечи и поднять.

Какими далекими казались теперь все у жабы и несправедливости мира. Бояться приходилось лишь лесника. И какое счастье — тащить на себе короб, ощущать, как щекочут ветки шею, знать, что волосы полны хвои.

Тетя подарила мне корзину для картошки, маленькую мотыгу, и мы отправились на поле. Все поросло чертополохом, тетя по привычке выдергивала сорняки и бросала на землю.

— Вот бы гуси полакомились! — сказала она задумчиво. — Только двор загадят до безобразия.

Она проворно нагнулась и несколько раз пнула ногой сорняки. Верхушки еще не завяли, мы выбрали стебли покрупнее, а остальное забросали землей. Неподалеку от картофельных полос было небольшое поле пшеницы и делянка, засеянная маком. Тетя наклонялась над полосками, то там, то тут выдергивала сорняки, она походила на беспокойную птицу, ловко вытягивающую из земли червяка и не знающую, что с ним делать.

Тетя отломила маковую головку, проделала в ней дырку и высыпала мне на ладонь зернышки, еще не созревшие, но с пьянящим вкусом и запахом. Оторвав бутон, она обломила стебель, развернула зеленую чашечку, из отцветшего мака вынула головку. У меня скопилось множество маковых куколок, у некоторых юбочки были розовые, а у совсем крохотных — белые. Кукол с волосами мы делали из цветущего мака, лепестки загибали, а красную юбочку перевязывали в поясе травинкой. Мы набрали букет васильков, но до дому не донесли, тетя раскладывала цветы у подножия распятий. Насколько мне известно, это была единственная форма ее общения с богом. Я едва поспевала за ней, но вдруг она на бегу останавливалась и срывала для меня стручки гороха, мальву, а то и спелое яблочко.

На ужин ели картошку. Никогда и ничто больше не казалось мне столь вкусным. Я приносила с хутора пахту, с трудом тащила большой бидон, отпивая по дороге большие прохладные глотки, легко и щекотно проскальзывавшие в горло.