Наш неистовый конец

Венедикт прикусил язык, с трудом удержавшись от того, чтобы выругаться. Нет, ему надо подавить в себе гнев. Он знал – ему не следовало говорить, не подумав, не следовало бросаться словами. Это до добра не доводит. Однако он почти не мог думать – этому мешали и духота кабинета, и непрекращающийся дождь за окном, и бой напольных часов.

– Я никогда не говорил, что ты слаб.

– Однако ты хочешь, чтобы я бежал. Я пытаюсь помочь нам выжить…

– Не все ли равно, выживет ли банда, если погибнешь ты сам? – перебил его Венедикт. – Послушай меня, Марш, как бы они тебе ни доверяли, гражданская война есть гражданская война. В этом городе будет масса трупов…

Маршалл вскинул руки.

– Вы с Ромой можете бежать. Ведь вы Монтековы, я это понимаю. Но зачем бежать мне?

– Маршалл…

– Нет! – воскликнул Маршалл, его глаза горели, и он явно считал, что не договорил. – Я серьезно. С какой стати мне бежать? Если учесть, что мне обещано, то с какой стати мне бежать, если только я не трус? С какой стати мне упускать такие возможности…

– Потому что я люблю тебя! – закричал Венедикт. В его сердце словно прорвало плотину, снесло все баррикады, которые он возвел. – Я люблю тебя, Марш. И если тебя убьют из-за того, что ты решил сражаться в чужой войне, то я никогда не прощу этот город. Я разнесу его на куски, и виноват в этом будешь ты!

В комнате повисло гробовое молчание. Маршалл смотрел на Венедикта, округлив глаза, и Венедикту стало не по себе. Слова были сказаны, и он уже не мог взять их назад. Возможно, это были единственные когда-либо произнесенные им слова, которые ему не хотелось взять назад.

– Ну и ну, – наконец произнес Маршалл, и голос его прозвучал хрипло. – У тебя было десять лет, чтобы это сказать, и ты выбрал именно этот момент?

Как бы нелепо это ни было, Венедикт издал что-то вроде смешка.

– Я что, неудачно выбрал время?

– Чертовски неудачно. – Маршалл сделал три шага и остановился перед ним. – Мало того, признаваясь мне в любви, ты умудряешься одновременно обвинять меня. Разве тебя не учили хорошим манерам? Боже…

Маршалл обхватил ладонями шею Венедикта и поцеловал его.

Едва их губы встретились, Венедикта охватило нечто похожее на возбуждение от перестрелки с врагом или от головокружительной погони, на трепет, который он испытывал, прячась в переулке, когда преследование подходило к концу. Он никогда прежде не придавал большого значения поцелуям, они не интересовали его, кого бы он ни целовал. Он никогда не жаждал их, думал о них только как о чем-то абстрактном, но теперь, когда Маршалл прильнул к нему, его жилы словно наполнил огонь, и он понял, что дело не в том, что ему было все равно. Просто ему нужен был Маршалл, ему всегда был нужен только Маршалл. Когда Венедикт погрузил руки в волосы Маршалла и тот издал гортанный звук, Венедикт мог думать только об одном – о том, что именно это люди имеют в виду, когда говорят, что что-то свято.

– Пожалуйста, – прошептал Венедикт, на мгновение отстранившись. – Пожалуйста, пойдем со мной.

Выдох одного из них становился вдохом другого. Руки Маршалл гладили плечи Венедикта, его грудь, талию, затем сжали ткань его рубашки.

– Хорошо, – дрожащим голосом произнес он, словно принося жертву. Он сделал выбор – он отвернулся от семейных уз, чтобы последовать за Венедиктом. – Но с одним условием.

Венедикт поднял взгляд. Маршалл смотрел на него, и его глаза были полностью черными, с расширенными зрачками, выражение лица стало задумчивым и серьезным.

– Все что угодно.

Маршалл улыбнулся.

– Скажи это еще раз. Я не затем томился столько лет, чтобы услышать это признание всего один раз.

Венедикт толкнул его – просто в силу привычки, и Маршалл покачнулся, смеясь.

– Идиот, – обозвал его Венедикт. – Почему за все эти годы ты сам ничего мне не сказал?

– Потому, – просто ответил Маршалл, – что ты был не готов.

«Идиот», – опять подумал Венедикт, но подумал с такой любовью, что она обожгла его целиком.

– Я буду говорить это тебе столько раз, сколько ты захочешь. Я буду ухаживать за тобой, пока тебе это не надоест. Я очень люблю твое ужасное лицо, и нам нужно бежать прямо сейчас.

Маршалл расплылся в сияющей улыбке, такой широкой, что казалось, ее не могут сдержать пределы этой комнаты, пределы этого дома.

– Я люблю тебя так же сильно, – ответил он. – И мы можем идти, но у меня есть одна идея. Насколько ты уверен в том, что мой отец лжет?

Венедикт не был уверен, что в вопросе нет подвоха, ведь Маршалл так внезапно сменил тему.

– Я полностью в этом уверен. Я собственными ушами слышал, как он сказал, что приказ о казнях отдал именно он.

Маршалл закатал рукава до локтей, шаря глазами по письменному столу отца.

– Если этот приказ все еще в силе, то в случае поимки нас непременно убьют, – сказал он и, взяв чистый лист бумаги и ручку, начал писать. – Если только мы не отменим его.

– Каким образом? – оторопело спросил Венедикт и прищурился, глядя на то, что писал Маршалл. – Это что, пропуск на тот случай, если нас остановят?