Наш неистовый конец

И все же это его желание никуда не ушло. Часть его по-прежнему хотела сбежать, хотела другой жизни. Если бы он мог стереть воспоминания о более ранних годах, возможно, ему удалось бы избавиться и от этих мыслей, но он всегда будет помнить, как он лежал в парке вместе с Джульеттой – пятнадцатилетний и беззаботный, положив голову ей на колени. Она тогда нежно поцеловала его в щеку, он чувствовал под своими пальцами траву, над его головой, распевая, порхали птицы. Он всегда будет помнить тот маленький уголок, где их ничто не могло побеспокоить, их собственный мирок и думать – это единственное абсолютное счастье, которое я когда-либо знал.

Он не мог убить эту часть себя и, раз Джульетта была вплетена в эти воспоминания, как он мог убить ее?

С другого конца проулка донесся звук – по мостовой запрыгал камешек. Там появился Венедикт и нахмурился при виде своих кузенов, сидящих на земле.

– Что вы тут делаете? Нам надо идти.

Рома без слов встал на ноги, задвинув коробку с аптечкой подальше – так, чтобы ее было не видно, и протянул руку Алисе.

– Пошли.

Когда она встала, он потрепал ее по белокурым волосам и вслед за Венедиктом направился домой.

И только когда они оказались на территории Белых цветов и Алиса начала шаркать ногами по гравию, Рома вдруг заморгал и уперся глазами в затылок Венедикта. До этого он не думал о том, как их кузен нашел их. Но теперь, когда Венедикт пожурил Алису, призвав ее идти нормально и не портить ботинки, до него дошло, что до того, как он увидел Венедикта, он не слышал его шагов.

Так сколько же времени его кузен слушал их разговор?

Глава двадцать четыре

На фабрике на востоке города в четверг во второй половине дня машины перестают работать. Мастер сонно поднимает голову над столом, на его подбородке засохшая струйка слюны. Он вытирает лицо, оглядывается и видит перед собой рабочих – видит, что те материалы, которые громоздились на их столах, разбросаны по полу.

– В чем дело? – бормочет он. Срок сдачи продукции строг. Разве рабочие этого не знают? Если они не сдадут продукцию в течение недели, хозяева будут недовольны.

Но рабочим все равно.

Мастер поворачивается и, вздрогнув, видит, что они стоят за его спиной, вооруженные и готовые. Одно движение – и у него перерезано горло. И он уже корчится на полу, зажимая руками рану в тщетной попытке остановить кровь. Но поток крови неостановим. Она не перестает хлестать, пока он не превращается в мертвое тело, лежащее в алой луже. Она пропитывает ботинки рабочих, его убийц. Они несут ее от улицы к улице, оставляя чуть заметные кровавые следы на рассыпающейся мостовой, на дорогах, ведущих в кварталы, где живут иностранцы, на их чистых белых тротуарах. Ведь это и есть революция. Кровавые следы, идущие от двери к двери, так что богатым уже некуда деться.

Но революция еще не произошла. Народ пытается, но они все еще боятся после того, как последнее восстание было подавлено, и какой бы громкой ни была их ярость, их мало. Их невозможно услышать в Ченхуанмяо, где две девушки сидят в чайной и планируют ограбление, рисуя на бумаге древесным углем, пока из окна дует холодный ветер. Слышится крик, и девушка в расшитом блестками западном платье напрягается, высунувшись в окно чайной.

– Расслабься, – говорит вторая девушка, стряхнув крошку со своего ципао. – Я слышала, что полиция остановила беспорядки до того, как дело зашло слишком далеко. Сосредоточься на том, чтобы завершить разработку твоего скандального плана кражи вакцины.

Следует вздох.

– А они точно остановили беспорядки? По-моему, тут начинаются новые.

Наследница Алой банды показывает подбородком на сцену на улице, где небольшая группа рабочих держит плакаты, призывающие к организации профсоюзов, изгнанию гангстеров и империалистов. Они пытаются завоевать расположение народа.

Но город не знает их имен. Городу все равно.

Приближается группа Белых цветов – обыкновенная группа, силы банды, охраняющие ее территорию. Обыватели, пришедшие за покупками, спешат прочь, уверенные в том, что им ни к чему за этим наблюдать, и они правы. На солнце наплывает плотная туча. Вода пруда под мостом Жуйи становится темнее. Белые цветы всматриваются в толпу и затем – действуя быстро, как всегда, – вскидывают свои пистолеты и расстреливают половину людей.

Наверху, в чайной, девушки вздрагивают, но что они могут поделать? Оставшиеся протестующие разбегаются, вот только их поджидают полицейские, которыми командуют Белые цветы. Уцелевшие бунтовщики отбиваются, кричат и плюются, но какой от этого толк? Они могут добиться только одного – дырок от пуль в груди.

– Мне казалось, что этот город, который я должна унаследовать, превращается в царство ненависти и злобы, – говорит одна из девушек, овеваемая холодным ветром. – Раньше мне казалось, что в этом виноваты мы, что именно наша кровная вражда разрушает все хорошее в нем. – Она смотрит на свою кузину. – Но он давно полон злобы.