Наш знакомый герой

По старым маршрутам шли новые люди. За год разлуки Гусаров успел сделать много дел. Во-первых, он поступил на заочный филфак. Во-вторых, женился. И тем и другим своими поступками он отдал дань не только приличиям, но и внутреннему стремлению жить правильно и порядочно. Учиться было нужно — безграмотный писатель в наше время — нонсенс. Женился же… Любовь? Что ж, необходимая мера любви была. Та же любовь, на которую он был когда-то запрограммирован судьбой, износилась по тюрьмам и лагерям. Во имя любви к той единственной девушке он мог сделать только одно: оставить ее, единственную, в чистой и счастливой жизни с другим. К своим тридцати трем он был уже способен на ту любовь, которая единственно и достойна этого названия, — пусть плача, но желать любимой счастья с другим.

Ну а женщина, которую он встретил, была для него достаточно хороша. Трезвая, спокойная, как и он натерпевшаяся, была она тоже из блокадных детей, разведена, одна растила ребенка. Все-то она понимала, а главное — правильно понимала любовь. Не вешалась на шею, не требовала ни особого внимания, ни денег, ни вещей. Любила на деле, а не на словах. А главное, она спокойно отнеслась к прошлому Гусарова, верила в него, помогала полюбить мир заново, да и самого себя оценить. Их отношения складывались верно и надежно.

Но вот теперь, когда Гусаров снова встретился с Лохматой, он понял, что чего-то ему в жизни не хватало. Чего-то связанного с такой вот дружбой. Их чувства с Лохматой были взаимными. Они с удовольствием вернулись к прежним и, как теперь выяснилось, дорогим отношениям. Правда, теперь Гусаров вынужден был не только говорить и поучать, но и слушать Женьку. Разумеется, не о творческих планах — какие там еще у нее планы! Но вот хотя бы даже об этом ее мерзком Даниле. Да и не о Даниле, а о Женькиной к нему любви. Слушать, как ни странно, было интересно. Даже как бы это сказать… профессионально интересно.

Женька была моложе Гусарова на пятнадцать лет, но в ней он не видел другого поколения, — она как бы пристала к поколению Гусарова. Но Данила — это была уже загадка. Как ни обеляла его Женька, Гусаров чуял в Даниле то молодое и грядущее, которое когда-нибудь сметет его, гусаровское поколение. Поколение сирот и безотцовщины, поколение недоучек, голодных по знаниям, поколение «духовной жаждою томимых».

— Но ему же только девятнадцать лет, — оправдывала Лохматая своего любимого, как будто ей самой по крайней мере сорок.

Гусаров только смеялся над ее отвлеченными рассуждениями о молодости Данилы, о легкомыслии подруг и товарищей.

— Мне не нравится их инфантильность, — заявляла Лохматая, сокрушаясь, как старушка. — А еще чего я не терплю, так это невинности.

— Эк, куда загнула!

— Да, да… Они еще ни черта не пожили, а уж всех осуждают. Они, видите ли, невинны. Ну и пускай потешатся! Молодые всегда осуждают. Это ведь работает на прогресс, да? Невинные имеют право осуждать.

— Че-го-о?

— А ты не знал? Это же очевидно. Пусть поосуждают, постоят в сторонке, а мы тем временем…

— Кто — мы?

— Ну мы, взрослые…

Оставалось только присвистнуть, поражаясь ее самомнению.

— А откуда ты взяла, что ты взрослая?

— Я осознала себя.

— Ничего себе! Никому до тебя это не удавалось, а ты…

— Я осознала себя не до конца, но в своей весовой категории. Я боролась и победила.

— С кем боролась, кого победила?

— Посмотри на меня. Видишь? Мама говорит, что я разрастусь. Нос станет меньше, глаза больше, ну а уши… усохнут, что ли? Но я-то знаю, что этого не случится. Разрастись я могу только к худшему. И думаешь, я сижу и плачу! Нет, нет и нет! Думаешь, я завидую и сплетничаю? Нет. Спроси у девчонок. Знаешь, кому они первой покажут своего мальчика? Мне! И не потому, что я такая уж некрасивая, вернее, не только потому. Танька Смирнова раз в сто страшнее меня, но к ней никто не придет с мальчиком. Она поссорит. Она скажет подружке что-нибудь такое, такое… И обязательно при нем. Ты-то уж должен знать, как на вас, мужчин, действуют слова… Грязное слово — и от вашей любви рожки да ножки. Мне Данила сказал, что на необитаемый остров он бы со мной согласился уехать, а так, говорит, не могу. Слова, слова кругом. Злые. Вот тебе пример: улицу мы с ним неправильно перешли, так милиционер в рупор кричит: «Девушка с ушами! Девушка с ушами! Вы неправильно перешли улицу!» Данила никогда этого не переживет.

— Дрянь твой Данила.

— Нет, он честный. Когда я прославлюсь, я отыщу ему этот остров.

— Но ты так и не сказала: с кем ты боролась? Кого победила?

— Себя. Свои пустые мечтания. Я не мечтаю. Даже перед сном. Я теперь только думаю.

— О чем?

— Ну, если б я, например, была не я, а наша кошка. И что она думает о людях. Обо мне.

— Потрясающая глубина!

— Ах, какой ты остроумный! Я же люблю свою кошку. И потому мне интересно знать, насколько я ее понимаю. Ну, и о Даниле думаю. Только не в смысле мечтаний, а… Что он думает…

— О тебе, конечно?

— Нет, это я знаю. Вообще. И почти всегда угадываю. Иногда говорю его словами, а он не понимает, как это у меня получается. Но это же ведь так просто! Куда проще!