Наша прекрасная Александрия. Письма к И. И. Каплан (1922–1924), Е. И. Бронштейн-Шур (1927–1941), Ф. Г. Гинзбург (1927–1941)

Это – настоящая человеческая мягкость, дающаяся углубленным пониманием и раскрывающая человеку, что за законом заслуженного собеседника и справедливости следует, превышая его и господствуя над ним, закон Милосердия. С точки же зрения закона Милосердия открывается опять и опять, что если хочешь приблизиться к постижениям тайн жизни, не прикасайся к испытанию добра и зла. Как искони, так и теперь и всегда херувим преграждает дорогу к Древу Жизни, как только возьмет на себя человек судить с точки зрения испытания Добра и Зла! Всего хуже, – и хуже легкомыслия, – если людям представляется, будто они поняли Добро и Зло, то, что могут судить жизнь и людей со стороны их добра и зла! И это тоже ведь мысль Торы и Пророков! Ну, еще раз великое спасибо за «Грибоедовскую Москву». Я писал Вам это благодарственное письмо с перерывами 4–9 апреля. Была у меня за это время Лена. Просила передать Вам ее привет. Мой привет Вашим и Грише.

Ваш А. У.

6

21 апреля 1930

Дорогая Фаня, я только что прочел Ваше письмо и хочу, не откладывая, ответить Вам.

Если бы работа по биохимии мозга в Комакадемии втянулась в серьезное русло, то есть тут запахло бы серьезной наукой, то я, конечно, предпочел бы для Вас Комакадемию. Это было более сродным делом для Вас – настоящая теоретическая наука, смотрящая вглубь. Беда в том, что искусственное «разведение науки», которое пытаются устроить руководители Комакадемии, не очень обещает, что оно встанет более или менее на торную дорогу. Ведь во всяком серьезном деле нужна традиция, спокойное укоренение в почву: и для этого нужно время, да и не мало «счастливых условий», которые начинаешь учитывать и оценивать лишь потом, post factum, когда дело начинает себя фактически оправдывать. О Центральном институте труда надо признать, что тут дело «будет давать меньше душе», но зато там Кан, и это сразу заставляет отнестись к делу серьезно. Иосиф Львович Кан мой хороший приятель, самый близкий из всех русских физиологов к нашей школе, понимающий ее глубоко и склонный работать в ее направлении. Прошедшим летом он работал у Хилла. Человек свежий, очень образованный и глубоко вдумывающийся. Кроме всего, человек очень симпатичный. Таким образом, узнав из Вашего письма о том, что в ЦИТе ведет дело Иосиф Львович, я совсем уже по-новому пересматриваю вопрос о возможности Вашей работы там. Ведь зацепившись за Кана, Вы могли бы потом сменить специально «цитовские» темы на строго научные под руководством этого энергичного и полносильного ученого (молодого!). Надо все пересмотреть и переоценить еще и еще раз!

Но во всяком случае, когда только почувствуете, что достаточно отдохнули нравственно и физически в уюте у мамы, немедленно сбрасывайте свой аристократизм и принимайтесь действовать с упорством и настойчивостью обыкновенного смертного! Я бы посоветовал Вам пойти к Кану и совсем просто поговорить с ним о том, что нужно Вашему «нутру», «нутряному человеку», – в какой степени можно надеяться выбиться в ЦИТе на чисто научную дорогу. Впрочем, я боюсь давать такие советы, – это дело Вашего чутья. Одно могу сказать, что Иосиф Львович человек очень хороший и работать с ним для Вас будет хорошо и полезно. Мне бы хотелось, чтобы Вы вышли под его руководством на Варбурго-Мейергофо-Хилловскую дорогу! Если будет нужно, я могу и написать Кану о Вас. Только узнайте в точности, тот ли это Кан, которого я имею в виду. Мой Кан – старший ассистент и, кажется, доцент 1-го МГУ и, как упомянуто, прозывается «Иосифом Львовичем». Жил он где-то в Басманных, сейчас точного адреса не помню; это уже Вы узнайте, пожалуйста. Прогулкам по московским переулкам я очень сочувствую. Если у Вас Drang nach Osten, то у меня он скорее в переулочек: так бы и встал на постоянный якорь в какой-нибудь Старо-Московский или Ярославский переулочек, чтобы доживать там оставшиеся годы с книгами: дорабатывать, приводить в порядок, дописывать недоработанное и недописанное.

Но этакая идиллия возможна была бы лишь при чувстве, что кругом народ, если уж не «счастлив», то, по крайней мере, не мучается, не страдает, располагает собой, не обманут, идет к тому, что ему действительно нужно.

Извещением о Н. П. Резвякове я немного огорчен. Говоря аристократическим языком, «энтелехия» русского интеллигента, в конце концов, лакейство. Ну кого он собрался радовать, чей взор ласкать, кому потрафлять-то, что облакеился на старости лет? Глупенький старичок? Пригласить И. С. Беритова в Комакадемию я советовал руководителям давно, и это будет хорошо, если они решаются. Если не Беритова, которого они почему-то опасаются, то Ю. В. Фольборта, которого я рекомендовал им в январе этого года.

Ну пока, простите. Поклон мой Вашим. Пишите.

Преданный Вам А. Ухтомский

7

26 мая 1930

Дорогая Фанечка, как Вы живете? Как Ваша работа в Комакадемии? Поехали ли Вы на Харьковский съезд? Как вообще Ваши дела?