Наше преступление

Въ избу вошла Елена, старшая сестра Катерины, съ полугодовалымъ ребенкомъ на рукахъ, прозрачная блѣдность личика котораго сразу бросалась въ глаза.

Баба только-что прибѣжала изъ своего села Рудѣ-ева, отстоявшаго отъ Черноземи въ верстѣ съ неболь-шимъ. Въ ранней молодости она была такъ же хороша собой, какъ и ея младшая сестра, 'но горькая жизнь съ пьяницей-мужемъ, многочисленные роды, потеря дѣ-тей, постоянная, безпросвѣтная нужда избороздили ея нрекрасное лицо преждевременными морщинами, стер-ли нѣжный румянецъ со щекъ, испортили стройный когда-то станъ и поселили въ выцвѣтшихъ отъ слезъ гол^быхъ глазахъ ея выраженіе такого безысходнаго горя, что нельзя было взглянуть на нихъ безъ того, * чтобы не перевернулось отъ жалости сердце. Сейчасъ правый глазъ ея слезился и усиленно моргалъ, лицо носило слѣды недавнихъ слезъ. . Сегодня вечеромъ Ѳома явился домой, по обыкновенію, пьяный и хотѣлъ утащить и продать самоваръ — послѣднюю драгоцѣн-ную- вещь въ домѣ. Изъ-за этого у нихъ произошла драка. Елена успѣла-таки отстоять самоваръ и отдать его сосѣдямъ насохранепіе вмѣстѣ сътрехлѣтней доч-кой, а сама, схвативъ мёныпого ребенка, побѣжала къ роднымъ спасаться отъ побоевъ мужа.

Катерина поставила на столъ большую деревянную чашку съ наложеннымъ верхомъ дымящейся картошкой*

въ кожурѣ и горшокъ т.еіап-какак.г

чернаго хлѣба и положила ложки и соль. У печки шипѣлъ закипавшій самоваръ.

Въ избу вернулся Леонтій. Теперь, когда горячность его прошла, ему было жаль сына, но за жестокость онъ не винилъ себя и находилъ, 'что иначе поступить не могъ. На примѣрахъ сосѣдей онъ видѣлъ, что въ тѣхъ семьяхъ, въ которыхъ отцы.слабо держали сыно-вей, тѣ пьянствовали, озорничали и сами расчебывали родительскія бороды.

ГѴІ.

— Ну, К&тюшка, сестрица моя родненькая, сказы-вай, когда пріѣхала? — садясь за столъ, говорилъ онъ совершенно другимъ, нѣсколько заискиваюіцимъ голо-сомъ и сѣрые глаза его свѣтились мягко и любовно, а интонаціями и красотой говора немного напоминалъ свою мать.

— Пріѣхала на своёхъ на дво^хъ. Видишь/сколько дѣловъ передѣлала.

— Да вижу, вижу, — отвѣтилъ онъ. — То-ись вб какъ тебѣ благодарны, а то день-деньской маешься-маешься, придешь домой, што собака голодный и ни-чего не прибрано, ничего не припасено. И все мы съ Егоркой отдувайся. Видишь, молодуха-то наша все не-можетъ... — кивнулъ онъ бородой въ сторону матери.

— Да ты скоро въ гробъ меня вгонишь, — отозва-лась Прасковья.

Леонтій ничего не отвѣтилъ и, подойдя къ печи, закричалъ во всю мочь:

— Батюшка, слѣзай! Ужинаготова! Егорушка, чего стошпь? раздѣвайся да садись, а ты чего пришла? — обратился онъ къ Еленѣ. — Садись... хлѣбъ-соль на столѣ, а руки своб.

— А-а-а... — промычалъ старецъ, привычнымъ движеніемъ оперся обѣими руками о край печки и не-тороплцво, мягко стуцаддощре1^п_КВ2В^1Ш.'^,^• осторожно сиустился на полъ и, обдергивая опоясан-ную тонкимъ пояскомъ рубаху изъ толстой домоткани-ны, которая болталась на немъ, какъ на палкѣ, подо-шелъ къ столу.

Вся семья, кромѣ Прасковьи, сѣла ужинать. Ста-рецъ ни съ кѣмъ не говорилъ, какъ будто даже никого нс замѣчалъ и очень мало, опрятно и разсѣянно ѣлъ.

Леонтій мотнулъ головой въ сторону старца.

— Плохъ нашъ отецъ сталъ, Катюшка, — сказалъ Леонтій, — должно, скоро помрётъ. До нонѣшняго году все не давалъ мнѣ ригу топить, Все самъ. «Глупъ, го-воритъ, ты, Левонъ, молодъ, даромъ много дровъ изве-дешь, а то спалишь». А нонче на сорокъ шестомъ году разрѣшилъ. «Топи, говоритъ, Левонъ, а' я погляжу». Значитъ, близкой конецъ чуетъ.

— А молотитъ, не отстаетъ? — спросила Катерина.

— Какое молоченье! Ковыряется помаленьку, да мы съ его настоящей-то работы и не спрашиваемъ.

Всѣ молча взглянули на никого не обращавшаго вниманія старца съ той беззастѣнчивой безцеремонно-стью, съ какой разглядываютъ искалѣченную лошадь, обреченную на живодерню.

Леонтій вдовѣлъ шестнадцатый годъ. Въ ранней юности онъ — скромный, застѣнчивый, не знавшій жен-щинъ. полюбилъ дѣвушку изъ сосѣдней деревни. Де-вять лѣтъ тянулось это чистое чувство. Отецъ не про-тивился женитьбѣ Леонтія на Марьюшкѣ, но дѣвушка была больна чахоткой, и Прасковья слышать не хотѣла о союзѣ съ ней сына. Когда Леонтій просилъ ея благо-словенія на бракъ, она всегда отвѣчала ему одно и то же:

— Подумай, Левушка, надолго ли твоѳ женатоѳ житье-бытье будетъ? Родитъ тебѣ робенка и помретъ. Што за корысть, не успѣвши ожениться, остаться мо-лодымъ вдовцомъ да еще съ робенкомъ на рукахъ?!

На десятомъ году Леонтій упалъ матери въ ноги.

— Мама, благослови!,. . . ,

ш.еіап-кагак.ги

Стала-было старуха со своимъ обычяымъ душев-нымъ краснорѣчіемъ приводить прежніе доводы, но сынъ уперся.

— Не то што на годъ, а хошь на часокъ на одинъ, а пущай моей будетъ Марьюшка, а ежели не благо-словишь, мама, нонче же на столѣ лежать буду!

Мать уступила. Счастіе Леонтія и Марьюшки было полное, но продолжалось недолго. Никогда они ни на одинъ день не разлучались, никогда даже косо не взглянули другъ на др^га. Годъ спустя Марьюшка ро-дила Егора, а еще черезъ полгода скончалась.