Наше преступление

— Непорядокъ тутъ у насъ, доченька, непоря-докъ, — замѣтивъ критическій взглядъ Катерины, какъ бы извиняясь, сказала Прасковья. — И глазамн бы не глядѣла кругъ себя. Хошь ты прибери, жалан-ная, а моей-то ужъ нѣту моченьки... Какъ колода. лежу, касатая моя... На погостъ ужъ кости просятся.

— Постой, переложу тебя, а потомъ приберусь, — сказала Катерина, проворно поднимаясь съ кровати.

Она, обхвативъ старуху подъ спину, приподняла ее, умѣло и быстро перебила свалявшуюся подушку. поправила соломенникъ и снова осторожно уложилг мать.

— Какая ты худая, да легонькая стала, мама, ровно перышко. И приглядѣть-то за тобой некому, какъ я отъ васъ ушла. Совсѣмъ заброшенная. Можетъ, съѣла бы чего?

Старуха отъ ѣды отказалась, а попросила пить чего-нибудь тепленькаго.

— Хорошо мнѣ теперича, доченька, какъ у Христа за пазушкой, а то кости разломило всѣ, — говорила умиленная Прасковья и, обернувшись лицомъ къ об-разамъ, стала креститься.

Катерина, сбросивъ съ себя мокрые платокъ и пальтушку, подвязала передникъ и, засучивъ рукава, затопила печь, развела самоваръ, наскоро подмела и притерла полъ, потомъ напоила мать отваромъ мали-ны и пошла доить коровъ.

. III.

Совсѣмъ уже стемнѣло. На столѣ горѣла лампа, ярко освѣщая красноватымъ свѣтомъ неболыпой около себя кругъ, тогда кактаж.а& В^ВТояъ-шая часть печи, двери, закоптѣлый потолокъ нахо-дились въ чѳрной тѣни.

Дверь тихо-тихо и мѳдленно, какъ отъ дуновенія слабаго вѣтерка, отворилась и также тихо и осто-рожно, передвигая ноги въ лапоткахъ, вошелъ въ избу древній, худой старецъ, кривой на одинъ глазъ.

— Тятя идетъ, — сказала Катерина и пошла ему на встрѣчу.

Старику Пётру считали давно уже за сто лѣтъ. Послѣдняя дочь Катерина у него родилась,¹ когда Петра переживалъ авраамовскій возрастъ: ему самому перевалило уже за 80, а его Сарра жила пятый деся-токъ лѣтъ. Женился онъ на Прасковьѣ въ крѣпостное время, уже будучи старикОмъ-вдовцомъ, внесши го-сподамъ невѣсты довольно крупный выкупъ.

Старецъ свою меньшую дочь особепно любилъ и всегда назі^валъ «робенкомъ».

— Здравствуй, батюшка, — громко привѣтствовала Катерина отца, какъ привѣтствуютъ людей, подвер-женныхъ глухотѣ, и слегка кивнула ему головой. И въ самомъ небрежномъ поклонѣ ея, и въ невольно насмѣшливомъ выраженіи лица, и въ тонѣ голоса Ка-терина выртила то снисходительное пренебреженіе, съ какимъ въ крестьянскихъ семьяхъ относятся къ стари-камъ, уже потерявшимъ силу и которые считаются на положеніи лишняго рта, объѣдающаго трудоспо-собныхъ членовъ семьи.

— А-а-а, это ты, Катюша, робенокъ мой, — сла-бымъ, глухимъ голосомъ, съ разстановкой промолвилъ старецъ, и обыкновенно неподвижное, сухое пергамен-тное лицо его озарилось лучомъ радости.

— Вотъ, робенокъ, жалко... што лихіе люди убили Ивана Тимофеева, хозяина-то твоего... а и радъ, — продолжалъ старецъ съ тѣмъ же растягиваніемъ словъ и остановками, — опять будешь жить у насъ... а то за нами съ бабкою [ірнгляаяекекп-к.

■=- Ой-ой, грѣхъ-то какой, дочемька, — отозвалась сЪ (івоей кровати Прасковья. — Отецъ-то нашъ совсѣмъ сдурѣлъ, што говоритъ-то? Радъ... Чему тутъ радо-ваться-то, Господи?

Старецъ по своей глухотѣ ничего не слышалъ. Онъ что-то еще пробурчалъ, отвернулся въ уголъ у двери и, шепча молитву, сталъ мыть руки изъ привѣшен-наго на веревочкѣ кувшинчика.

Лицо его, носившее слѣды поразительной и вели-чавой красоты, снова окаменѣло. Кажется, старецъ да-же забылъ о присутствіи дочери. Онъ, вытеревъ руш-никомъ руки, взлѣзъ по лѣсенкѣ изъ двухъ ступенекъ на печь и, кряхтя, улегся на ней, видимо, уже ни на что и ни на кого не обращая вниманія.

Бабы тотчасъ же услышали, какъ надворная дверь въ сѣнцы съ грохотомъ распахнулась, такъ крѣпко стукнувъ въ притолоку, что задрожали стѣны избы, за-тѣмъ послышался суматошливый топотъ тяжелыхъ ногъ, гозня, изступленное рычаніе, а ужъ у самой двери въ избу матерная брань и глухіе удары по чему-то мягкому.

Прасковья быстро приподняла съ подушки голову, съ секунду испуганно прислушивалась и вдругъ съ перекошеннымъ отъ страданія лицомъ закричала во весь голосъ: . *

— Бьетъ... Егорушку бьетъ, злодѣй!

Катерина еше раныпе матери догадалась, въ чемъ дѣло, и, вся поблѣднѣвшая, бросилась къ двери. Туда же, хватаясь за стѣны и баланеируя въ воздухѣ ру-камн, заковыляла и старуха.

Но прежде, чѣмъ добѣжали бабы, дверь съ тре-скомъ распахнулась и черезъ высокій порогъ куба-ремъ свалилея въ избу на полъ молодой, рослый па-рень. Онъ тотчасъ же молча поднялся на ноги, при-крывая обѣими руками голову, но вбѣжавшій за нимъ съ изступленнымъ, бородатымъ лицомъ, матерно ру-гавшійся мужикъ двумя ударами полѣномъ по поло-

шшш.еіап-кагак.ги

вѣ снова свалйлъ его. Это былъ Леонтій. Онъ ужѳ занесъ ногу, чтобы опустить ее на голову сына, но Прасковья упала на парня, а Катерина схватила за руки обезумѣвшаго отъ злобы брата.

— Лева, Лева, за што? Господь съ тобою... Што ты сша*лѣлъ, што ли? Оставь... нешто такъ можно? — уговаривала она. •

— О-охъ, злодѣ-ѣй, о-охъ непутева-ай! до смерти забьетъ... — плача и задыхаясь, едва могла выговорить старуха.