Наше преступление

Послѣ того, какъ старецъ упалъ въ обморокъ и нѣсколько дней пролежалъ на лавкѣ, не вставая, онъ позвалъ къ себѣ Леотія.

— Левонъ, какой нонче день-то? — спросилъ онъ.

— Четвергъ. Тебѣ на што?

— Въ субботу истопи баню, сынокъ, а... въ вос-крссенье свези въ церковь... пріобщиться... надоть...

— Што, помирать собрался? — съ усмѣшкой спро-силъ Леонтій, кивнувъ на отца головой. — Давно по-ра... Надоѣло чужой вѣкъ-то заживать. Истопимъ што-жъ...

Никогда не болѣвшій старецъ и теперь нѳ чув-стіювалъ никакой болн, алъкь доа:км'ь

днѳмъ у нѳго убывали силы, догадался, что ѳму ужѳ не встать болѣѳ самому съ лавки, поэтому хотѣлъ по-христіански приготовиться къ тому послѣднему путе-шѳетвію, откуда «нѣтъ возврата».

Въ субботу была вытоплена баня. Леонтій съ Его-.рушкой вымыли въ нёй старика и надѣли на него чистоѳ бѣлье, въ воскресенье вывели его подъ руки изъ избы, посадили на телѣгу и повезли въ цѳрковь, находившуюся всего въ полутора верстахъ отъ Чѳрно-земи. За всю дорогу старецъ не проронилъ ии одиого слова, но осмысленнымъ, усталымъ взглядомъ осма-тривался вокругъ себя, какъ бы прощаясь съ той зѳм-лѳй, на которой онъ родился и прожилъ свою долгую, трезвую, честную жизнь.

Въ церкви Пётра, прислонившись къ стѣнѣ, вы-стоялъ всю обѣдню на ногахъ, жарко молясь Богу, и даже выражалъ неудовольствіѳ на Егорушку, когда тотъ поддерживалъ его, видя, что у дѣда дрожатъ и подгибаются колѣни.

Пріобщившись св. Тайнъ, просвѣтленный и успо-коевный Пётра вернулся домой, занялъ свое мѣсто на лавкѣ и сталъ молча, никогда ни на что не жалуясь, дожидаться смерти. Говорилъ онъ только тогда, когда надо было попросить пить, ѣсть же ничего не могъ. Такъ пролежалъ онъ болѣе четырехъ недѣль.

Въ тотъ день, когда Леонтій привезъ изъ Шеп-талова больную мать и сумасшедшую сестру съ двумя малютками, мужикъ былъ опечаленъ и раздосадованъ ноьымъ несчастіемъ и новой обузой, свалившейся на его плечи.

— Вотъ, Левонъ Петровъ, живи теперича, не тужи, извивайся, какъ ужъ на вилѣ, — расхаживая по избѣ, кричалъ Леонтій парочно такъ громко, чтобы слышалъ больной отецъ.

Старецъ заворошился на лавкѣ подъ тулупомъ и повернулъ къ сыну липо. . . .

* тошто.еіап-кагак.ги

— Ты лѳжишь, не умираешь, сестра съ ума спя-тила, мать съ горя совсѣмъ расхворалась, малѳнькіѳ пиіцатъ, ѣсть просятъ. У меня теперича въ избѣ и больница, и сумасшѳдшій домъ, и шпитательный домъ. Хошь бы ты, отецъ, скорѣй помёръ, руки бы развя-залъ... а то другой мѣсяцъ валяешься и нѳ помира-ешь... Чего тебѣ? Свой вѣкъ отжилъ, другимъ бы мѣсто опросталъ. А то вишь какая тѣснота...

Лицо старика чуть-чуть сморщилось. Онъ пожѲ-валъ губами и черѳзъ недолгій промежутокъ времени, съ усиліѳмъ выговаривая слова, спросилъ:

— А што—съ «робѳнкомъ»-то?

— Што? — озлоблѳннѣѳ и ѳще громче закричалъ Леонтій. — Двойню вонъ принесла, а сама сшалѣла, вопъ погляди: сидитъ дура-дурой...

Старикъ снова пожевалъ губами и опять не сразу произнесъ:

— На все воля Божія... а про меня не печалъся... скоро развяжу... руки...

Леонтій спохватился, что незаслуженно глубоко обидѣлъ умирающаго отца, но сразу у него не хва-тало мужества открыто сознаться въ этомъ, и онъ въ волпеніи крупными шагами подошѳлъ къ двери, съ секунду въ нерѣшительности постоялъ, потомъ от-крылъ ее и вышелъ. Черезъ минуту онъ вернулся и подошелъ къ отцу.

На глазахъ мужика блестѣли слезы. и его суро-вое лицо стало безпомощньгмъ и жалкимъ.

— Батюшка, рази я што... не я говорю, а горе мое говоритъ. Сдуру сболтнулъ. Рази ты меня кус-комъ объѣшь?! живи... легко ли мнѣ отца родного рѣшиться?!.. Вѣдь горе мое говоритъ... Вѣдь завя-залъ бы глаза и убѣжалъ куда-нибудь. Да бѣжать нельзя, куда ихъ подѣнешь?! А я што... живи... Разй я што...

— Я знаю, Левонъ...—тихо, ласково промолвилъ старецъ и замолчалъ.

тотото.еіап-каггк.ги

235

Егорушка привезъ изъ Рудѣева сестру Ечену. Она вбѣжала въ избу и, испуганно глядя заплаканными глазами въ глаза Леонтія, поспѣшно спросила:

— Левушка, да што съ Катюшкой? Егорушка го-воритъ...

— Чего-жъ? — отвѣчалъ, расхаживая по избѣ съ пищащими племяпниками на рукахъ, Леоптій, — вопъ полюбуйся на блаженную сестрицу, родила да и съ ума спятила, лежитъ, спитъ себѣ, горюшка мало, а ро. бятокъ нѳ принимаетъ, говоритъ: щѳнки!

Леонтій горько усмѣхнулся и мотнулъ головой въ сторону Катерины, которая заснула на кровати, устро-енноР для нея около двери, запрокинувъ свое осунув-шееся, прииявшее землистый оттѣнокъ лидо.

— Ты"вонъ положи своего-то куда-нибудь, а вотъ возьми покорми племянницу. Голодная!.. Со вчераш-няго дня, какъ родилась, маковой росинки въ роту не было.

Елена, поспѣшно взявъ на руки пищащую малютку-племянницу, присѣла на лавкѣ. Всунувъ грудь въ ро-чикъ ребенку, который пе сразу приладилгн сосать, Елепа залилась слезами.

— Горе-то какое, Левушка! И гдѣ только бѣда ни ходитъ, все къ намъ придетъ. Какъ же быть-то?

Леонтій вздернулъ плечами, продолжая ходить съ раскричавшимся племянникомъ на рукахъ.