Наше шаткое равновесие

Вечером еду в этот Алкин ресторан. Там толпища всякой дряни. Халявщики и прилипалы. Друзья. Конечно, одно название. Мать моя сюда не пришла, и это радует, не увидит дальнейшего цирка. А цирк непременно будет.

Здороваюсь с Симоновым, пока моя женушка красуется в красном платье в пол, улыбается на камеру фотографа, а мне придушить ее охота.

— Игорь, улыбайся. Нам нужны счастливые фото, а не твое хмурое лицо, — кривит морду.

— Отстань. Дай уже сесть и пожрать спокойно.

— Мурас, можешь хотя бы один вечер по-человечески…

— Нет. Не могу. Когда до тебя уже дойдет? — повышаю голос, привлекая к нам внимание, но меня прет, и уже не остановишь. — Зачем ты все это затеяла? Зачем? Какая годовщина? Какое счастье? Пох*й мне! Всегда так было и не изменится уже!

Перехожу на ор.

— Игорь, — цепляется за руку, — тут же люди. На нас смотрят.

— Да плевать мне. Пусть знают, какая у нас семья счастливая. Достала уже!

Иду на выход. Алка семенит следом.

— Мурас, если ты сейчас уйдешь…

— Слушай, давай уже развод. Реально поперек горла.

Гончарова стопорится, широко распахивая глаза.

— Что? — хлопает своими коровьими глазками.

— То.

Выхожу из ресторана, садясь в машину. Просто нарезаю круги по району.

Колешу-колешу, а дороги, мать ее, не вижу. Одни картинки. И эта гребаная красная помада.

* * *

Пять лет назад

У нас выезд, ночь и очередные жалующиеся на какой-то наркоманский притон соседи. Саня злой как черт, всех сорвали. ОМОН зачем-то вызвали. Прелесть. Ночка.

Убираю пистолет, валяющийся в бардачке, за пояс джинсов со спины. Нарики — народ гнусный, а стрелять из ПМ — бумажки стряпать задолбаешься. Поэтому левый ствол мне будет сегодня полезнее.

Мы эту точку месяц ведем, давно бы уже все вытряхнуть могли, но сейчас слишком рано. Но московская проверка, чтоб ее. И соседи эти. Не с*ки ли?!

Поднимаюсь на второй этаж, уже после маски-шоу. В этой квартире семь комнат, коммуналка была. Положена больше половины народу. Воняет — аж мерзко становится. Все уже давно пропиталось этим запахом. Сиги, трава. Под ногами похрустывают шприцы. Весь пол, как цветами, усыпан.

Дергаю дверь в самом дальнем углу, впуская луч света в темноту.

— Здесь…

Закрываю рот. Потому что прошибает. Потому что ни черта не понимаю. А еще потому что она клялась, что больше никогда в жизни. Но ходить к гадалке не надо. По одному только задымленному пеленой взгляду ясно, что она обдолбанная в хламину. Сжимаю руки в кулаки, а где-то на задворках сознания я уже достал ствол и пристрелил их обоих. Но это только в голове.

Лунга сидит на этом нарике в юбке и лифчике. Меня либо не видит, либо тупо не узнает. Молниеносным порывом хочется схватить ее за волосы и вытащить из этой убогой блат-хаты. Но я, словно мазохист, смотрю на то, как она целует этого урода. Смотрю, и с каждой секундой во мне что-то меняется… умирает…

За спиной отчетливо слышатся шаги. Вздыхаю, оборачиваясь к Сане.

— Что тут у тебя?

— Нарики. С этой поосторожнее, судейская дочь.

— Серьезно?

— Более чем…

— Откуда такие познания?

— А тебе не пох*й? От проблем себя обезопась. Я поехал.

— Мурас, ты охренел?

— У меня дела.

— Я твои дела, одно мое слово — и ты…

— Вылечу? Не велика потеря.

Отворачиваюсь и иду к двери. Позади слыша чей-то шепот: «Это его девчонка».

Была. Главное слово тут «была». Сажусь в тачку и набираю номер районного суда. Прошу ее отца, если он еще на месте. И мне везет или ему. Неважно…

— Вашу дочь задержали под наркотой. Имеет смысл приехать в отдел на районе.

— Это кто?

— А есть разница?!

Скидываю вызов, выезжая со двора. В зеркалах заднего вида мелькают люди. Я отчетливо вижу, как ее заталкивают в пазик, но на лице не дрогнул даже мускул. Я ей помог. Это максимум, что я могу для нее теперь сделать. Не после всего, что увидел.

Мне хреново. Да, вероятно, это самое подходящее слово. Я не урод, поэтому мне плохо. Если бы я на самом деле был такой мразью, как многие думают, я бы переступил через это с едкой улыбкой, даже глазом не моргнул. Но меня крутит. Тошнит от увиденного. Рвет на части.

Внутренности скручивает, а в голове лишь туман. Нет, сигаретный дым. Он густой и не дающий думать. Это мерзко. Все это вынуждает выплевывать загробленные внутренности.

Меня выворачивает наизнанку, а ей пох*й. Она под кайфом. Ей плевать на все, а я до бешенства хочу оказаться на ее месте. Ширнуться какой-то дрянью, что отшибает память.

Но на деле я полностью окунаюсь в мазохизм и еду в отдел. Не дебил, понимаю, что переходить дорогу начу нет смысла. Хуже от этого будет только мне.

У дежурки шумиха. Лунгу приехал сам. Никого не подсылал даже. Смотрю на то, как он улыбается нашему полкану, когда на плечо падает чья-то лапа. Саня.

— Бухнем?

Киваю, нехотя отрывая взгляд от ее полубессознательного тела. Женьку выводят к отцу. Полковник что-то говорит, жмет судье руку и удаляется.

Я вижу ее в последний раз. Девочку, которая перевернула мой мир. Перевернула, переварила и выплюнула. Вновь с головой погрязла в том, от чего отреклась. Она же клялась и обещала, а на деле только предала.

Ухожу в кабинет и еще минут двадцать перебалтываю в себе осадок от ситуации.