Наше восточное наследие

Ниже лордов располагались баронеты, еще ниже — сквайры; а прислуживали лордам миллион или более самураев-стражников, носящих мечи. Основной принцип японского феодального общества заключался в том, что каждый джентльмен был солдатом, а каждый солдат — джентльменом;6 В этом заключалось самое резкое отличие Японии от того тихого Китая, который считал, что каждый джентльмен должен быть скорее ученым, чем воином. Самураи, хотя и любили, а отчасти и сами формировались на таких захватывающих романах, как китайский «Роман о трех царствах», презирали простое обучение и называли литературного эрудита книгочеем.7 У них было много привилегий: они были освобождены от налогов, получали регулярное жалование рисом от барона, которому служили, и не выполняли никакой работы, разве что иногда умирали за свою страну. Они презирали любовь как изящную игру и предпочитали греческую дружбу; они делали бизнес на азартных играх и драках и поддерживали свои мечи в рабочем состоянии, платя палачу за то, что он позволял им отрубать головы приговоренным.8 Меч, по знаменитому выражению Иэясу, был «душой самурая» и находил удивительно частое применение, несмотря на продолжительный мир в стране. Он имел право, согласно Иэясу.9он имел право сразу же зарубить любого представителя низших классов, который его обидел; а когда его сталь была новой и он хотел испытать ее, он с такой же вероятностью мог испытать ее на нищем, как и на собаке.10 «Один знаменитый фехтовальщик, получив новый меч, — рассказывает Лонгфорд, — занял место у Нихон-баси (центрального моста в Йедо), чтобы дождаться возможности испытать его. Вскоре появился толстый крестьянин, весело пьяный, и фехтовальщик нанес ему удар «наси-вари» (рассекатель груш) так эффектно, что прорубил ему голову насквозь от макушки до вилки. Крестьянин продолжал идти, не зная, что с ним что-то случилось, пока не споткнулся о кули и не развалился на две аккуратные части».11 Столь ничтожное значение имеет столь беспокоящее философов различие между Единым и Многим.

У самураев были и другие достоинства, кроме этой веселой стремительности, с которой они превращали время в вечность. Они приняли суровый кодекс чести — бусидо* центральной теорией которого было определение добродетели: «способность принять решение об определенной линии поведения в соответствии с разумом, не колеблясь; умереть, когда правильно умереть, нанести удар, когда правильно нанести удар».12 Их судили по их собственному кодексу, но он был более суровым, чем обычное право.13 Они презирали всякое материальное предприятие и выгоду, отказывались давать в долг, занимать или считать деньги; они редко нарушали обещания и охотно рисковали жизнью за любого, кто обращался к ним за справедливой помощью. Они придерживались принципа тяжелой и экономной жизни, ограничивались одним приемом пищи в день и приучали себя есть любую еду, которая попадалась под руку, и держать ее в руках. Они молча переносили все страдания и подавляли любые проявления эмоций; их женщин учили радоваться, когда им сообщали, что их мужья погибли на поле боя.14 Они не признавали никаких обязательств, кроме верности начальству; в их кодексе это был более высокий закон, чем родительская или сыновняя любовь. Для самурая было обычным делом обезглавить себя после смерти своего господина, чтобы служить и защищать его на том свете. Когда сёгун Иемицу умирал в 1651 году, он напомнил своему премьер-министру Хотто об этом долге дзюнси, или «следования в смерти»; Хотто покончил с собой, не сказав ни слова, и несколько подчиненных подражали ему.15 Когда император Муцухито отправился к своим предкам в 1912 году, генерал Ноги и его жена покончили с собой в знак преданности ему.16 Даже традиции лучших солдат Рима не воспитали большего мужества, аскетизма и самообладания, чем требовал кодекс самураев.