Наше восточное наследие

Другим добродетелям, кроме послушания и верности, уделялось меньше внимания, чем в современной Европе. Целомудрие было желательным, и некоторые женщины из высшего сословия покончили с собой, когда их девственности угрожала опасность;81 Но один промах не был синонимом гибели. Самый известный из японских романов, «Гэндзи моногатари», — это эпопея аристократического соблазнения; а самое известное из японских сочинений, «Очерки подушки госпожи Сэй Сёнагон», местами напоминает трактат об этикете греха.82 Желания плоти рассматривались как естественные, как голод и жажда, и тысячи мужчин, многие из которых были респектабельными мужьями, толпились по ночам в Ёсивара, или «Цветочном районе» Токио. Там, в самых упорядоченных домах в мире, пятнадцать тысяч обученных и лицензированных куртизанок сидели вечером за решетками, роскошно одетые и напудренные, готовые исполнять песни, танцы и венеры для неженатых или плохо обеспеченных мужчин.83

Самыми образованными из куртизанок были девушки-гейши, само название которых указывало на то, что они были личностями (ша), способными к артистическому исполнению (гэй). Подобно греческим гетайрам, они увлекались как литературой, так и любовью, и приправляли свою распущенность поэзией. Сёгун Иэнари (1787–1836), который еще в 1791 году запретил смешанные купания как иногда поощряющие безнравственность,84 в 1822 году издал строгий указ против гейш, описывая их как «женщин-певиц, которые, великолепно одетые, нанимают себя для развлечения гостей в ресторанах, якобы танцуя и распевая, но на самом деле занимаясь совсем другими делами».85 Отныне эти женщины должны были быть причислены к проституткам, наряду с теми «бесчисленными девицами», которые во времена Кемпфера заполняли все чайные лавки в деревнях и все трактиры на дорогах.86 Тем не менее, партии и семьи продолжали приглашать гейш для развлечения на светских раутах; были созданы школы, где старшие гейши обучали молодых учениц своим разнообразным искусствам; периодически в кабурэндзё учителя и ученики подавали церемониальный чай и устраивали публичные представления своих более презентабельных достижений. Родители, которым было трудно содержать своих дочерей, иногда, с их «согласия», отдавали их в ученицы к гейшам за определенную плату; и в тысяче японских романов рассказывается о девушках, которые продавали себя в ремесло, чтобы спасти свои семьи от голодной смерти.87

Эти обычаи, какими бы поразительными они ни были, ничем принципиально не отличаются от привычек и институтов Запада, за исключением, пожалуй, откровенности, утонченности и изящества. Подавляющее большинство японских девушек, как нас уверяют, остались такими же целомудренными, как и девственницы Запада.88 Несмотря на столь откровенные договоренности, японцы умудрялись жить в сравнительном порядке и приличии, и хотя они не часто позволяли любви определять брак на всю жизнь, они были способны на самую нежную привязанность к объектам своего желания. Как в современной истории, так и в фантастической литературе Японии нередки случаи, когда юноши и девушки убивали себя в надежде насладиться в вечности единением, запрещенным им их родителями на земле.89 Любовь не является главной темой японской поэзии, но то тут, то там ее нота звучит с непревзойденной простотой, искренностью и глубиной.

О! Чтобы белые волны далеко-далеко
На море Исэ
Это были всего лишь цветы,
Чтобы я мог собрать их
И принесите их в дар моей любви.90

И снова, с характерным сочетанием природы и чувств, великий Цураюки рассказывает в четырех строках историю своей отвергнутой любви:

Ничто так не быстротечно, как цветок вишни,
Вы говорите… но я хорошо помню тот час.
Когда жизнь увядала от одного произнесенного слова…
И ни малейшего дуновения ветра.91

VI. СВЯТЫЕ

Религия в Японии — трансформация буддизма — священники — скептики

Та самая преданность, которая выражается в патриотизме и любви, в привязанности к родителям, детям, товарищам и отечеству, неизбежно ищет во вселенной в целом некую центральную силу, к которой она могла бы привязаться в преданности и через которую она могла бы извлечь некую ценность и значимость большую, чем один человек, и более продолжительную, чем одна жизнь. Японцы — лишь умеренно религиозный народ — не глубоко и чрезмерно религиозный, как индусы, и не страстно и фанатично религиозный, как замученные святые средневекового католицизма или воинствующие святые Реформации; и все же они явно более склонны к набожности, молитвам и философии счастливого конца, чем их скептически настроенные кузены за Желтым морем.