Наше восточное наследие

Философия, как и религия, пришла в Японию из Китая. И как буддизм достиг Ниппона через шестьсот лет после своего проникновения в Царство Среднецветковых народов, так и философия в форме сунского конфуцианства пробудилась к сознанию в Японии почти через четыреста лет после того, как Китай дал ей второе рождение. Примерно в середине XVI века отпрыск самого знаменитого японского рода Фудзивара Сейгва, недовольный теми знаниями, которые он получил в монашестве, и наслышанный о великих мудрецах в Китае, решил отправиться туда учиться. В 1552 году сношения с Китаем были запрещены, и молодой священник задумал переправиться на контрабандном судне. В порту, ожидая в гостинице, он услышал, как студент читает вслух на японском языке из китайского тома о Конфуции. Сейгва обрадовался, узнав, что это комментарий Чу Ся к «Великому учению». «Это, — воскликнул он, — то, чего я так долго желал». Путем кропотливых поисков он раздобыл копию этой и других книг сунской философии и настолько погрузился в их обсуждение, что забыл о поездке в Китай. Через несколько лет он собрал вокруг себя группу молодых ученых, которые смотрели на китайских философов как на откровение нового смелого мира светской мысли. Иэясу узнал об этих событиях и попросил Сейгву приехать и изложить ему конфуцианскую классику, но гордый священник, предпочитая тишину своего кабинета, прислал вместо себя блестящего ученика. Тем не менее более активная молодежь того времени пробивалась к его дверям, а его лекции привлекали столько внимания, что буддийские монахи Киото жаловались, говоря, что это возмутительно, что кто-то, кроме ортодоксального и практикующего священника, читает публичные лекции или учит народ.100 Дело упростилось после внезапной смерти Сейгвы (1619 г.).

Ученик, которого он отправил к Иэясу, вскоре превзошел его по славе и влиянию. Первые сёгуны Токугава увлеклись Хаяси Радзаном и сделали его своим советником и автором своих публичных заявлений. Иемицу ввел моду среди знати посещать лекции Хаяси в 1630 году; вскоре молодой конфуцианец настолько проникся энтузиазмом к китайской философии, что без труда склонил слушателей как к буддизму, так и к христианству — к простому нравственному вероучению, завещанному Дальнему Востоку мудрецом из Шантунга. Христианская теология, говорил он им, — это мешанина невероятных причуд, а буддизм — дегенеративная доктрина, которая грозит ослабить фибры и мораль японской нации. «Вы, священники, — сказал Разан, — утверждаете, что этот мир непостоянен и эфемерен. Своими чарами вы заставляете людей забыть об общественных отношениях; вы отменяете все обязанности и все приличия. Затем вы провозглашаете: «Путь человека полон грехов; оставь отца и мать, оставь хозяина, оставь детей и ищи спасения». Я говорю вам, что много изучал, но нигде не нашел, чтобы у человека был путь, отличный от верности своему господину и сыновней почтительности по отношению к родителям».101 Хаяси наслаждался спокойной старостью, когда в 1657 году во время великого пожара в Токио он оказался в числе ста тысяч жертв. Его ученики побежали предупредить его об опасности, но он лишь кивнул головой и вернулся к своей книге. Когда пламя уже охватило его, он заказал паланкин и был унесен в нем, продолжая читать свою книгу. Как и многие другие, он провел эту ночь под звездами, а через три дня умер от простуды, которую подхватил во время пожара.

Природа стремилась искупить его смерть, подарив Японии в следующем году одного из самых восторженных конфуцианцев. Муро Кюсо избрал своим божеством-покровителем бога обучения. Перед святилищем Митидзанэ он провел в юности целую ночь в молитве, а затем посвятил себя знанию с юношескими решениями, странно похожими на решения его современника, Спинозы.*