Нашествие 1812

Шишков писал и писал, всё более воодушевляясь. Когда император сообщил ему страшную новость, острая боль пронзила его сердце, но теперь горе тонуло в бурном море надежды. Неприятель зашел далеко от своей земли, его войска тают на глазах, окруженные нашими армиями и многочисленным народом, который никогда ему не покорится; Испания свергла с себя его иго; растоптанная им Европа ждет лишь благоприятной минуты, чтобы вырваться из-под тяжкой и нестерпимой власти; да что там – сама Франция ропщет, не видя конца кровопролитию… Из-под шишковского пера вставала грандиозная картина, в которую очень хотелось верить.

Во дворце шушукались, шептались, сходясь в кучки. То, что удалось расслышать Шишкову, пока он семенил через приемные к кабинету, вселило в него тревогу. Подав государю сочиненную им бумагу, он осмелился спросить, не намерен ли его величество сменить князя Кутузова? И крайне обрадовался, получив отрицательный ответ.

Отпустив Шишкова, государь устало потер руками лицо и вновь перечитал письмо от Катиш:

«Мне больше невозможно сдерживать себя, несмотря на то огорчение, которое я должна Вам причинить, мой дорогой друг. Взятие Москвы довершило раздражение умов, недовольство достигло высшей степени, и Вас уже не щадят. Если это дошло до меня, то судите об остальном. Вас вслух обвиняют в несчастье Вашей Империи, во всеобщем и частном разрушениях и, наконец, в том, что Вы погубили честь страны и свою собственную. И это не мнение какого-то одного класса, все соединились против Вас. Одно из главных обвинений против Вас заключается в том, что Вы нарушили слово, данное Москве, бросили ее, предали. Не бойтесь катастрофы наподобие революции, нет! Но судите сами о положении в стране, где презирают государя. Нет никого, кто не горел бы желанием всем пожертвовать своему Отечеству, лишь бы вернуть свою честь, но все задают себе вопрос: к чему это, когда всё уничтожено по глупости командиров? О мире разговоров нет, стыд от потери столицы рождает жажду мести. Однако на Вас ропщут, и громко. Не думайте, что я преувеличиваю, – нет, то, что я говорю, к несчастью, правда, и мое сердце от этого обливается кровью…»

Сестра напрасно думает, что он тешит себя иллюзиями. Осведомители Балашова работают исправно, подслушивая пересуды в лакейских, трактирах, борделях. Купчики говорят, что государь все свои сокровища вывозит в Кронштадт, но сам уедет оттуда с императрицею в Англию, а правление вверит цесаревичу Константину; придворные служители – что Елизавета Алексеевна решила остаться и не бежать от народа, а Мария Федоровна, хотя и в слезах, готовится к отъезду, ее фрейлина графиня Ливен подкуплена Бонапартом, пугает ее и подбивает уговорить царя заключить мир с Францией и запретить торговлю с Англией, она же – главная подпора графа Румянцева, Барклая-де-Толли и прочих немцев; лакеи же в доме министра финансов и вовсе составили целый план переворота, пока их господа проводили совещание: начать тем, что свернуть головы «русским французам», обманывающим императора, выбрать кого поумнее и половчее из своих рядов и идти на врага – защищать Отечество, веру и государя. Вот в чём главная загвоздка – выбрать вождя! Пока он не явится, все разговоры останутся разговорами.

Они хотели Кутузова. Не верили в его бездарность. Теперь оскорбленный Барклай просится в отпуск, Беннигсен ябедничает на Кутузова, к которому якобы приводят распутных девок, наряженных казаками, Ростопчин, напротив, пишет, что Кутузов хуже мертвого и что какой-то бездельник подписывает за него бумаги, подделывая почерк, что Беннигсен интригует, чтобы стать главнокомандующим, Платов пьяница, а Барклай глуп…

У старика есть одно важное преимущество: он живучий. Подставит под удар мягкое место, лишь бы ему не проломили череп, будет искать брод, но не пустится вплавь, утопит другого, чтобы выплыть самому. Ему нет равных в плетении интриг. Если он сейчас перехитрит всех своих злопыхателей (бывших его восхвалителей), сия победа будет не менее важна для преодоления неприятеля, чем разгром его в сражении. Наполеона же предоставьте Александру.

* * *

«Господин брат мой!