Нашествие 1812

Лагерь пришел в движение; послали за генералом. Из распахнувшейся дверцы кареты выскочил император в конно-егерском мундире; следом, не так проворно, выбрался маршал Бертье – начальник Генерального штаба. Они огляделись вокруг; к ним тотчас бросились несколько офицеров за приказаниями; примчался галопом Брюйер. Наполеон выглядел усталым и озабоченным. Спросил, где дорога к Неману, где выставлены сторожевые посты, что слышно о русских… Получив ответы, подумал и снял с себя мундир; Бертье последовал его примеру. В тот же миг пять или шесть офицеров, включая Брюйера, сняли верхнюю одежду, оставшись в одних сорочках, и протянули ее Наполеону. Он выбрал редингот коренастого полковника Панговского и его же фуражку: уланская шапка показалась ему тяжеловатой. Бертье облачился в мундир майора Сухоржевского. Им подвели коней полковника; поручик Зрельский, выставлявший караулы, проводил их до Алексоты.

Высокий левый берег, покрытый крутыми холмами, был здесь более пологим и ближе спускался к воде; правый же берег, выгнувшийся подковой, был совершенно ровным и хорошо простреливался. Император приставил к глазу зрительную трубу, как вдруг выскочивший из лесу заяц метнулся прямо под ноги его коню, прошмыгнул между ними и прыгнул в воду. Испуганный конь поднялся на дыбы, Наполеон свалился на песок, но тотчас встал и снова залез в седло. «Римлянин повернул бы назад», – негромко произнес Бертье. Бонапарт посмотрел на него, но ничего не ответил, дал коню шенкелей и поехал вдоль берега.

В польский лагерь он вернулся около полуночи. Шутил, улыбался, спросил пару раз, идет ли ему польский мундир. Ему принесли угощение. Он поел стоя, на обочине дороги, потом вернул одолженную одежду, вновь облачившись в свой мундир, сел в карету и уехал.

В трех местах, указанных императором, принялись наводить переправы. Несколько вольтижёров переправились в лодках на тот берег и закрепили канаты, которые им дали понтонёры. Казаки маячили вдалеке, не приближаясь, и смотрели, как рабочие строят лопатами откос для обозных фур. Оттуда выгружали понтоны; легкая кавалерия переправлялась вплавь.

Ночные сумерки плавно перешли в рассвет; император прилег вздремнуть в своей палатке; войскам зачитывали прокламацию:

«Солдаты!

Вторая Польская война началась. Первая завершилась в Тильзите! В Тильзите Россия поклялась заключить вечный союз с Францией и вести войну с Англией. Сегодня она преступила свои клятвы; она не желает давать объяснений своему странному поведению, чтобы французские орлы не перелетели Рейн, оставив наших союзников в ее власти. Россия ступила на роковой путь; ее судьба должна свершиться. Считает ли она, что мы уже не те? Разве мы больше не солдаты Аустерлица? Она заставляет нас выбирать между бесчестьем и войной; наш выбор очевиден. Идемте же вперед, пересечем Неман, внесем войну в ее пределы! Вторая Польская война покроет славой французское оружие. Но мир, который мы заключим, станет ее залогом, положив конец пагубному влиянию России, какое она уже полвека оказывает на Европейские дела».

Неман! При этом слове сердца поляков забились быстрее. Вот он – плещется у копыт их коней! Литва и Польша снова объединятся, Речь Посполитая возродится!

Палатка императора стояла на самом высоком холме, хорошо видная десяткам тысяч солдат, конных и пеших. Войска покрывали вздыбившуюся волнами землю подобно легкой пене, готовой унестись вперед по воле ветра. Как только солнечные лучи отразились в пушечных стволах, штыках и начищенных медных бляхах, вся эта масса зашевелилась и разделилась на три потока, низвергавшихся с холмов, змеившихся по прибрежной равнине и тонкими струйками перетекавших по трем переправам. Все стремились первыми ступить на противоположный берег. Две дивизии столкнулись у моста, не желая уступать первенство; дошло до драки; командиры насилу восстановили порядок. Наполеон спустился к Неману и смотрел на своих солдат с высоты своего коня. «Vive l’empereur!» – кричали ему, перекрывая плеск воды и стук подошв по деревянному настилу.