Нашествие 1812

Мужчина с военной выправкой, ковылявший по улице, опираясь на палку, остановился, снял шапку и перекрестился на церковь. В петлице его коричневого сюртука с красным воротом красовался Георгиевский крест с рыже-черным бантом. Попав в плен раненым под Салтановкой, майор Шебеко отказался приносить присягу Наполеону и служить ему. Право, он не ожидал, что среди солдат из дивизии Раевского найдутся предатели; пусть их оказалось немного, стыд за них до сих пор жег его сердце. Ничего, наши скоро вернутся, и тогда собранные майором сведения о французских постах и караулах окажутся очень полезны…

…С амбаров топорами сбили замки; выстроившись муравьиными цепочками, архиерейские крестьяне тащили с Барсуковского фольварка мешки с пшеницей, овсом и мукой; водку из винокурни носили ведрами, горшками, горлачами – не отдавать же французам, которым ныне служит владыка Варлаам.

– Болен отец Иоасаф, куда вы? Неможен он! – монахи пытались заступить дорогу полицейскому чиновнику, но солдаты оттеснили их в сторону, и он прошел в келью.

Архимандрит лежал на спине, закрыв глаза; его лицо перекосилось и вздулось от кровоподтеков, сложенные на груди руки были покрыты ссадинами. Чиновник сунул ему под нос присяжный лист.

– Уйдите, изверги! – кричал монах, удерживаемый двумя солдатами. – Оставьте нас в покое! Раз архипастырь присягу учинил, то нам уже не нужно! Да что ж это делается, Господи!

* * *

«Зачем я иду сюда? – думал Глинка, шагая мимо бесконечно тянувшегося крыла Слободского дворца с бессчетными окнами. – Что мне делать в Дворянском собрании? Начнут говорить о пожертвованиях, а что скажу я, не имея вовсе никакой собственности? Выставлю только себя на посмешище, как тогда в Смоленске». Он остановился в нерешительности. Караульный солдат вышел из будки, как будто намереваясь окликнуть его; Глинка встряхнулся и решительно стал подниматься на высокое крыльцо с большим портиком на шести белых колоннах. Надо идти; если он не явится, пойдут всякие предположения и пересуды: за ним ведь уже следит полиция. Пусть ему больше нечего пожертвовать, пусть его гости вынуждены есть деревянными ложками, – у него еще остается собственная жизнь и чистая совесть, их он и возложит на алтарь Отечества.

Темно-зеленый губернский мундир с красными обшлагами и такого же цвета высоким воротником, упиравшимся в щеки, Глинке одолжил брат квартирной хозяйки. Увидев себя в зеркало у лестницы, Сергей Николаевич невольно улыбнулся: так нелепо сидел на нём непривычный наряд. Улыбки знакомых, встречавшихся ему при входе в дворянскую залу, он тоже приписал своему потешному виду.

Двери в залу Купеческого собрания были закрыты, оттуда доносилось церковное пение. Сквозь раскрытые двери Дворянской залы был виден длинный стол, накрытый зеленым сукном, за которым сидели вельможи и генералы с камергерскими ключами и эполетами, в лентах и орденах; в передней комнате сходились кучками чиновники, вступавшие в жаркие споры.

– Мы должны спросить у государя, сколько у нас войска и где оно! – горячился какой-то господин, незнакомый Глинке.

– Если бы мы дерзнули спросить об этом государя, он не смог бы дать нам удовлетворительного ответа, – возразил ему Степан Степанович Апраксин. – Войска наши движутся сообразно движениям неприятеля, которые могут меняться каждый час; соответственно, и численность наших войск постоянно меняется.

– Довольно вам рассуждать, время действовать! – оборвал их отставной военный лет сорока. – Кипит война необычайная! Нашествие! Россия покроется могилами. Народу нашему предстоит выдержать сильную борьбу, а эта борьба требует и небывалой доселе меры. Вооружимся чем можем! Двинемся сотнями тысяч в тыл неприятеля, составим конные дружины, будем везде тревожить Наполеона, отрежем его от Европы! Покажем Европе, что Россия встает за Россию!

На каждой новой фразе военный возвышал свой голос; к ним стали подходить другие – послушать, одни одобрительно кивали, другие шептали что-то на ухо своим знакомым. Глинка не выдержал:

– Ад до́лжно отражать адом! – воскликнул он звонко.

Всеобщее внимание тотчас переключилось на него.

– Я видел однажды младенца, улыбавшегося при блеске молний; громовые раскаты смешили его. Но мы не младенцы! Мы видим опасность, понимаем ее, и мы должны противоборствовать ей!

Он говорил, говорил средь наступившей тишины; напиравшая толпа постепенно вдвигала его в залу собрания. Принужденный остановиться перед стульями заднего ряда, у самой стены, Глинка не прекращал витийствовать, приводя различные примеры из Смутного времени и из недавних событий в Испании, предлагая различные меры к обороне городов и селений.

– Мы не должны ужасаться, Москва будет сдана.

Послышался шум отодвигаемых стульев: их превосходительства вставали со своих мест.

– Кто вам это сказал? – крикнул кто-то. – Почему вы это знаете?