Нашествие 1812

Глинка вспомнил, что видел неподалеку от дворца две полицейские повозки с квартальными, одетыми по-дорожному. Граф Ростопчин заранее предупредил, что те, кто будут слишком умничать, полетят во всю прыть в дальний путь. Но он уже не мог остановиться, он должен был высказать то, о чём так много размышлял наедине с собой.

– Милостивые государи! – продолжал он, обернувшись к столу. – Во-первых, от Немана до Москвы нет ни природных препятствий, ни искусственных заграждений, способных остановить сильного неприятеля. Во-вторых, из всех отечественных летописей явствует, что Москва привыкла страдать за Россию. А в-третьих, сдача Москвы будет спасением России и Европы…

В залу поспешно вошел граф Ростопчин; все взоры обратились на него. Градоначальник был весел и довольно потирал руки:

– Оттуда к нам польются миллионы, – сказал он, указывая в сторону купеческой залы, – а наше дело – выставить ополчение и не щадить себя.

Несколько человек заговорили разом; Арсеньев предложил выставить в ратники десятого человека со ста душ крестьян, с ним согласились.

Ликующие крики из Купеческого собрания предварили появление государя. Он был задумчив, обычная приветливая улыбка не озаряла его лица. Легкими шагами пройдя на свое место, он приготовился говорить. Всё стихло.

– Вам известна причина моего приезда. Император французов вероломным образом, без объявления войны, вторгнулся в наши пределы с многочисленной армией, составленной из порабощенных им народов. Нами были употреблены все возможные средства для отвращения сего несчастья, но властолюбивый дух Наполеона заставил его отвергнуть мирные предложения. Настало время для России показать всему свету ее могущество и силу. Взываю к вам, знаменитое дворянство: подобно предкам вашим, вы не потерпите чуждого ига. Да не восторжествует неприятель в своих дерзких замыслах! Сего ожидает от вас отечество ваше и ваш государь.

Александр замолчал, глядя прямо перед собой ясными голубыми глазами. Через мгновенье зал огласился патриотическими возгласами и выкриками о предлагаемых пожертвованиях. Молодой человек лет двадцати в сенаторском мундире с золотым шитьем на воротнике и обшлагах, с черными кудрями, спадавшими на высокий чистый лоб, и темным пушком на верхней губе, вскочил со своего места и вышел вперед.

– Для русского лучше умереть, чем покориться врагу! – воскликнул он. – Я готов отдать всё, что имею; даю вам слово, государь, до окончания войны тратить все свои доходы на военные нужды, оставив себе на издержки только десять тысяч рублей в год.

Это был Матвей Дмитриев-Мамонов, наследник огромного состояния и талантливый поэт (Глинка читал его стихи в «Друге юношества»). Государь обнял его, прослезившись, и предложил создать на свои средства кавалерийский полк. Тогда поднялся Николай Никитич Демидов и торжественно обещал собрать и обмундировать полк егерей, вызвав, если понадобится, своих рабочих с Урала. Государь обнял и его.

– Я многого ожидал от московского дворянства, но оно превзошло мои ожидания, – промолвил он с чувством.

Почти все утирали слезы умиления.

– Пойдем, Сергей Николаевич! Я вас представлю государю! – Петр Степанович Валуев крепко схватил за руку Глинку и потащил за собой, видя, что император собрался уходить.

– Ваше превосходительство! – вырывался Глинка из цепкой лапы начальника Кремлевской экспедиции. – Оставьте, теперь не до меня!

Александр прошел обратно в Купеческое собрание, где его встретили радостными возгласами. Уже были сделаны подписки на несколько миллионов рублей. Ростопчин переглянулся с Обресковым, тот ненадолго прикрыл глаза в знак понимания: «Всё в лучшем виде». Высвободив свою руку, Глинка бросился на лестницу, сбежал с крыльца и поспешил домой. Столько людей слышали его слова! Что не расслышали – досочинят, чего недопоняли – додумают. И Валуев снова в ссоре с графом Ростопчиным… Успеть бы проститься с женой до прихода квартального.

Возвращение государя в Кремлевский дворец было триумфальным; к нему навстречу отовсюду стремился народ, беспрестанно гремело «ура!» За обедом, на который была приглашена московская знать, поток обязательств продолжился: одни обещали отдать в ратники всех своих музыкантов, другие – актеров, третьи – псарей и охотников: из них скорее получатся хорошие солдаты, чем из крестьян. Начальником московского ополчения единогласно избрали графа Голенищева-Кутузова, дав ему в помощь графа Ираклия Моркова. Государь несколько раз повторил, что никогда не забудет этого дня; после обеда он распорядился послать Арсеньеву орден св. Анны 1-го класса. Ростопчину же всё никак не удавалось завести с ним разговор о деле Верещагина. Вечером, вернувшись к себе на Лубянку, он написал царю очередную записку: «Если, к несчастью Вашему, жестокому врагу удастся поколебать верность Ваших подданных, Вы увидите, государь, что мартинисты тогда обнаружат свои замыслы, и если у Вас недостанет решимости, то русский престол будет отнят у Вас и Вашего рода».