Наши разногласия. К вопросу о роли личности в истории. Основные вопросы марксизма

Mutato nomine de te fabula narratur, – можем сказать мы, обращаясь к русской общине. Именно недавним развитием в России денежного хозяйства и объясняется та прочность, которая обнаруживалась до последнего времени нашей общиной и которая до сих пор продолжает умилять людей, слабоватых в деле мышления. До уничтожения крепостного права почти все общественное, а в значительной степени и государственное хозяйство России было хозяйством натуральным, в высшей степени благоприятным сохранению поземельной общины. Вот почему этой последней и не могли разрушить политические события времен удельно-вечевого уклада и московской централизации, петровских реформ и «барабанного просвещения» петербургских самодержцев. Как ни тяжело отзывались на народном благосостоянии многие из этих событий, но несомненно, что сами они, в последнем счете, являлись не предвестниками коренных переворотов в общественном хозяйстве, а лишь следствием тех взаимных отношений, в которых стояли между собою отдельные общины. В основе московского деспотизма лежали именно те «вековые устои народной жизни», которыми восхищаются наши народники. Это одинаково ясно понимали и реакционный бар. Гакстгаузен, и революционный агитатор Бакунин. Будь Россия изолирована от экономических и политических влияний западноевропейской жизни, – трудно было бы и предвидеть, когда история подкопает, наконец, экономический фундамент ее политического устройства. Но влияние международных отношений ускорило естественный, хотя и медленный, процесс развития денежного хозяйства и товарного производства. Реформа 19-го февраля была необходимой уступкой новому экономическому течению и, в свою очередь, придала ему новую силу. Община не сумела, да и не могла приспособиться к новым условиям. Ее организм надломился, и только ослепленные люди не замечают теперь признаков его разложения. Вот факты.

3. Разложение нашей общины

Процесс разложения нашей сельской общины отражается даже на внешнем ее виде. «Я долго стоял у околицы погоста, всматриваясь в наружный вид деревень (расположенных внизу, под горой), – говорит H. Златовратский. – Какое разнообразие, однако! Тут куча изб, очевидно, дряхлых двуоконных, крытых соломой… Здесь, напротив, новые, трехоконные избы, с большими проулками между ними, крыты тесом, а между ними мелькают даже зеленью железные крыши с флюгерами на трубах. А вот третья – длинная, извивающаяся, как червяк, где рядом с хоромами зажиточного кулака торчит, чуть поднимаясь от земли, не то шалаш, не то конура»[130]. Этому, очень живописному, по внешности, разнообразию соответствует разнообразие цифр, выражающих бюджеты отдельных хозяйств. По словам г-на Златовратского, избранная им для изучения община заключала в себе, «несмотря на очень небольшой объем, довольно крайние ступени экономического неравенства, от сиденья на капиталах, погрызывая целыми днями орехи, до гусарихи (вдовы солдата-гусара), бедствующей с целой оравой ребятишек; притом эта деревня очень ясно делилась на красную сторону и холодную сторону». А между тем эта община «представляла собою тот средний тип современной новой деревни, к которому или стремятся приблизиться все вообще русские деревни, или некоторые успели уже шагнуть далеко и дальше в том же направлении, т. е. в направлении дезорганизации устоев деревни старой, как представительницы принципа труда и экономического равенства». Г-н Златовратский знает, что есть еще такие деревни, «и много еще их есть, где вы чувствуете и видите крепкие, несокрушимые основы» старого общинного быта. «Но больше этих деревень было, чем есть»[131]. Теперь же в деревне все более и более укрепляется то, что автор «Будней» называет «атмосферой деревенского двоедушия и двуличия» и что составляет неизбежное следствие разложения общины на несколько различных слоев с совершенно непримиримыми интересами.