Наши разногласия. К вопросу о роли личности в истории. Основные вопросы марксизма

В общем, сопоставляя данные, собранные в XXII т. «Трудов податной комиссии», с данными, заключающимися в докладе комиссии сельскохозяйственной, г. Ник. нашел, что «государственные удельные крестьяне в 37 губерниях (не считая, след., западных) Европейской России платят из чистого дохода, даваемого землею, 92,75 %, т. е. на всякие нужды из земельного дохода им остается 7,25 %. Платежи же бывших помещичьих крестьян по отношению к чистому доходу с их земли выражаются 198,25, – т. е. они не только отдают весь свой доход с земли, но должны еще приплачивать столько же из сторонних заработков». Отсюда следует, что «спущенная миром» чернота в бóльшей части случаев должна ежегодно платить известную сумму денег за право отказа от надела и свободного передвижения. Этот бесспорный вывод подтверждается фактами всюду, где экономические отношения крестьян подвергались сколько-нибудь внимательному изучению. Так, например, в Супесчаном районе Юрьевского уезда, Владимирской губернии, по словам В.С. Пругавина, «скудная, неблагодарная надельная почва представляется бременем для хозяйства, земля является мачехой для крестьян. Здесь надел не только не окупает лежащих на нем платежей, но сдающий землю должен приплачивать еще от себя 8–10 руб. за каждый надел, так как средняя арендная цена душевого участка земли в этом районе равняется 4–5 руб. в год»[136]. Подавленная бременем налогов, разоренная «мачехой»-землей, деревенская «чернота» попадает в самое безвыходное положение. С одной стороны, она не может, по недостатку средств, возделывать землю, которою она владеет, с другой стороны, существующие законоположения запрещают ей отказываться от землевладения, не приносящего ничего, кроме убытков. Куда ведет такое положение дел? Очень ясно. По словам г-на Орлова, так называемые пустырники, т. е. домохозяева, забросившие свою землю, выделяются в особую группу и становятся как бы отверженными, изгнанными из мира; община раскалывается на две части, из которых каждая становится во враждебное отношение к другой: хозяева смотрят на пустырников как на тяжелое бремя, так как им, по круговой поруке, большею частью приходится отвечать за последних, с которых обыкновенно взять бывает нечего; пустырники же, окончательно разорившись и переставши заниматься хлебопашеством, принуждены бывают со своими семьями уходить на сторону для заработков, а между тем, не пользуясь своими наделами, должны платить все лежащие на них подати, иначе мир не выдаст им паспорта и притом «стегает» их в волостном правлении за неплатежи; очевидно, мир в глазах пустырников является обузою, бичом, тормозом. Понятно, что «связь между двумя указанными частями общины чисто внешняя, искусственная, фискальная; с уничтожением этой связи должно по необходимости произойти окончательное распадение означенных групп: община будет состоят из одних хлебопашцев; пустырники же, не имея средств вновь завести хозяйство и исподволь отвыкая от него, окончательно обратятся в безземельных, которыми фактически они являются и теперь»[137].

На известной стадии разложения общины неизбежно почти наступает такое время, когда беднейший слой общинников начинает восставать против этой формы землевладения, сделавшейся его «бичом и тормозом». Во Франции в конце прошлого века беднейшие крестьяне требовали часто «раздела общинных земель, так как или, не имея скота, не пользовались ими, или надеялись завести самостоятельное хозяйство, но в таком случае имели против себя фермеров и вообще самостоятельных хозяев, которые посылали на эти земли скот»[138]. Иногда имело, правда, место и обратное явление, т. е. бедные желали сохранения общинных пастбищ, а богатые захватывали их в свое исключительное пользование, но, во всяком случае, несомненно, что деревенская коммуна являлась ареной самой ожесточенной борьбы материальных интересов. Антагонизм занял место первобытной солидарности[139]. Такой же антагонизм замечается теперь, как мы видели, и в русских деревнях, при чем стремление бедных к выходу из общины замечается на более ранних ступенях ее разложения. Пахотные земли, например, в Московской губернии не успели еще перейти в частную собственность, а между тем гнет государственных налогов ставит уже беднейшую часть крестьян во враждебное отношение к общине. «В тех общинах, в которых не имеется благоприятных условий для земледельческого хозяйства… крестьяне среднего состояния стоят за сохранение мирского владения; крестьяне же крайних состояний, т. е. наиболее и наименее состоятельные, сочувственно относятся к замене мирского владения подворно-наследственным[140]. Кулаки и «пустырники» одинаково стремятся разорвать свою связь с общиной.