Наши разногласия. К вопросу о роли личности в истории. Основные вопросы марксизма

С одной стороны, вы видите добродушного хозяйственного мужичка, «который имеет надел всего только на одну душу, а между тем обрабатывает три, четыре, даже пять наделов своих собратьев, которые не в силах их тянуть»; с другой стороны, перед вами именно эти «малосильные» хозяева, «чернота», «беднота» и т. д., которые «или сами же, в качестве наемщиков, работают у своего арендатора, или совсем заколачивают свои избы и уходят на сторону, Бог весть куда, никогда, другой раз, даже не заявляясь в свою родную общину». И таких бедняков не мало: В № 2922 «Нового Времени», от 18 апреля текущего года, мы прочитали следующее многозначительное сообщение: «Вот факт, достоверность которого засвидетельствована официально. Из 9.079.024 дворов в сельских обществах России (за исключением Привислинского и Прибалтийского краев) насчитывается 2.437.555 дворов безлошадных. Это значит, что из четырех дворов крестьянских в одном нет лошади. Но крестьянин, не имеющий лошади, уже не может быть самостоятельным земледельцем-хозяином. Это значит, что четвертую часть сельского населения России надобно исключить из числа земледельцев, ведущих самостоятельное хозяйство»[132]. Крестьянин же, не могущий вести самостоятельное хозяйство, есть кандидат на звание пролетария, кандидат, утверждение которого в этом звании должно состояться в самом скором времени. Избегая пока непосредственной эксплуатации крупного капиталиста-предпринимателя, такой крестьянин находится уже, однако, в полной зависимости от мелкого ростовщического капитала деревенских кулаков, или даже просто «умственных хозяев». Как обращаются «умственные хозяйственные мужички» с обнищавшими сообщинниками – видно из цитированной уже книги г-на Златовратского.

«А эти вот заколоченные-то избы «воздушному» народу принадлежат? – спрашивает автор своих собеседников.

– Воздушному… вполне! – улыбнулись собеседники, – потому летает, как птица! Все сидит, все крепится, перемогается как ни то на десятине-то своей, а потом – фю! и улетел… Попросит соседа, чтобы у него паспорта не задержали, взять его надел в аренду, Христом Богом еще просит, водкой напоит и денег обязуется присылать в приплату – только сделай милость, возьми! Ну и берут… нам это, хозяйственным мужичкам, на руку… случается так – вернется назад, и хочется взять землю-то – да взяться за нее нечем: к рендателю же на свою землю в батраки наймется… Все ведь это кого чем Господь пошлет!..»

Нравится ли вам, читатель, община таких «хозяйственных мужичков»? Если да, то ваши вкусы едва ли схожи в этом случае со вкусами «воздушного народа», который «Христом Богом просит», чтобы его развязали с землею. И заметьте, что этот «народ» совершенно прав по-своему. Разница между вашими и его симпатиями обусловливается тем очень простым обстоятельством, что симпатичная вам община совсем непохожа на ту, с которой приходится иметь дело «воздушному народу». В вашем воображении рисуется та идеальная община, которая может явиться после революции во вкусе народников и народовольцев. Воздушный же народ имеет дело с тою действительной общиной, в которой утвердился уже его непримиримый антагонист, «хозяйственный, умственный мужичок», самодовольно повторяющий – «у нас чернота не держится… у нас ей вздоху нет… кабы не они, так разве нам можно было бы жить? Кабы не этот воздушный народ, так нам бы весьма утеснительно было… А вот теперь, как поспустишь от мира этого воздушного народу достаточно, оно тебе и свободно»[133]. Мир, «спускающий от себя» черноту, есть мир кулаков и эксплуататоров. Не имеющий «вздоху» воздушный народ бежит от него, как от ярма.