Наши тонкие струны

скоро выключат свет, скоро кончится танец,

нас никто не догонит и никто не достанет.

Крис слушает и снова удивляется. Она помнит, что Маша никогда не записывала вокал для этой песни. Только несколько раз попробовала петь на репетициях. И вот теперь искусственный интеллект превосходно имитирует каждую интонацию, каждую шероховатость ее голоса.

– Я и сама не могу отличить, где тут я, а где нет, – говорит Машка. – И знаешь что?.. Я так и не спою. У них получается лучше. У этих нейросетей.

– Ты с ума сошла.

– Мне тоже иногда так кажется.

Она проматывает видео чуть-чуть вперед. Включается последняя песня с фестиваля, та самая, на которой Ника облажалась, и пришлось выводить вперед настоящую солистку – в черном платье и в темных очках, чтоб никто не узнал. Но на этом видосе все сделано еще проще. Солистки в черном просто нет. На последнем куплете микрофон держит Ника, будто ничего и не случилось. Программа пересчитала изображение и заменила другим.

На концерте это пока невозможно, а в записи – легче легкого. Два часа на рендеринг, и готово.

– Они стерли меня, видишь? – грустно говорит Маша. – Стерли из истории. Просто удалили. Наверно, глупо обижаться. Я и не обижаюсь. Зачем им такое… страшилище…

Она снимает маску и кидает на стол, как тот циркач в старинном фильме.

– Тут не на что обижаться, – говорит она. – Это моя судьба.

Крис хочет что-то сказать. Что-то гневное. Снова смотрит на экранчик, как вдруг что-то привлекает ее внимание:

– Ого. Ты только посмотри, Маш. Приглядись. Сделай крупнее… вот так.

На общем плане, который снимают откуда-то сверху, видна вся сцена с двумя экранами по бокам. Они стерли фигуру на переднем плане и заменили ее другой, а менять изображение на экранах поленились. На них так и остались крупные планы: машкино лицо с микрофоном. Лицо настоящей солистки. Крис благодарна режиссеру, который вывел на экраны это изображение – тогда, на концерте. Хотелось бы думать, что его не уволили.

– Ты видишь? Им не победить, – говорит Крис. – У них есть бабло, а у нас музыка. Причем мы-то заработать денег сможем, а они делать музыку не научатся…

Забавно: сейчас она и сама в это верит.

Она решительно задувает ритуальные свечки. Раздвигает шторы, и в комнату врывается солнечный свет.

– You are my sunshine, – говорит Крис. – Пусто они все говорят… что угодно. Забудь. Сейчас мы поедем ко мне. Ты будешь у нас жить, мама разрешила. Даже не просто разрешила, а приказала.

– А как же ваш отчим?

– Мы этого гада выгнали на хрен. И так будет с каждым, кто нам помешает. Он же, гадина такая, гитару обратно забрал. Моего «Гибсона»! А я, между прочим, после этого не пошла и не повесилась! Кстати, надо было так и сделать. Была бы у нас сейчас призрачная группа… Crystals of Death… Играли бы nu-metal. Стиль такой. Это когда играют металл, но без… В общем, ты понимаешь.

Маша пытается улыбнуться, и у нее даже почти получается.

Крис обнимает ее за плечи. Наконец-то! Лицо у Машки розовеет, как будто застывшая кровь снова начинает свое движение по венам и артериям. Как будто с нее сняли злое заклятье, сонный морок, едва ее не погубивший.

Крис со злобой смотрит на машкин телефон. В нем все еще стоит на паузе видео, открытое по прямой ссылке. Ссылку прислал кто-то добрый. Крис даже знает, кто.

– А вот Нику я придушу, – шепчет она. – Возьмем в призрачную группу на подпевки.

– Не думай о ней так уж плохо, – говорит Маша. – Ты ведь тоже… всегда берешь что хочешь.

Крис морщит нос, будто собирается чихнуть.

– Я не так много хочу, – признается она. – Но иногда очень.

065. Секретное слово

Вечером Макс сидит в гостиной перед двумя мониторами, в профессиональных звукорежиссерских наушниках. Он перетащил туда мощный компьютер, а свою половинку комнаты уступил Маше.

Ему нравится эта новая жизнь. Только синяки и царапины все еще болят.

Ах, да: он с удовольствием выбросил вещи отчима. Нашел за диваном его старую футболку с надписью «Accept» и отнес на помойку. Вытер об нее ноги. Инстинкт подсказывал сделать еще кое-что, но парень сдержался. Просто достал зажигалку и сжег эту тряпку на грязном асфальте, возле мусорных контейнеров.

И вот он сидит и сочиняет что-то в новой программе. Иногда снимает наушники и прислушивается, но Маша и Крис говорят слишком тихо.

Им-то не надо перекрикиваться через стенку. Они могут забраться с ногами на одну кровать, и никто не удивится.

– Вы такие добрые, – говорит Маша. – Ты и твоя мама. И Макс.

Ее лицо при свете одной-единственной свечки кажется ужасно таинственным.

– Нет, правда. Мне никто в жизни столько добра не сделал, сколько вы.

Крис не отвечает.

– Даже не знаю, что я могла бы для вас сделать такого же хорошего. Я ведь ничего не могу… ничего не умею. Вот ты говоришь – голос, голос. На самом деле, ты же понимаешь: он мне случайно достался… ни за что… я не просила… и я бы многое отдала, чтобы этого ничего не было. Ни аварии, ни разрыва связок, ни этого адского шрама. Зато мама с папой были бы живы…