Наши за границей

— Не то, не то. Въ Берлин мы на два дня остановимся, въ лучшихъ биргале побываемъ, въ Зоологическій садъ я тебя свожу и берлинцамъ покажу. Берлинцы такого звря, какъ ты, наврное не видали.

— Не останусь, я теб говорю, въ Берлин.

— Останешься, ежели я останусь. Ну, куда-жъ ты одинъ подешь? Вдь ты пропадешь безъ меня. Ну, полно, не упрямься. Взялся за гужъ, такъ не говори, что не дюжъ. Назвался груздемъ, такъ ползай въ кузовъ. Выхалъ заграницу, такъ какъ-же въ Берлин-то не побывать. Идемъ! Мое почтеніе, господа, — раскланялся усачъ съ Николаемъ Ивановичемъ и Глафирой Семеновной, кликнулъ носильщика, веллъ ему тащить ручной багажъ лежавшій у стола, и направился на платформу.

Кряхтя и охая поплелся за нимъ и жирный человкъ, также поклонившись Николаю Ивановичу и Глафир Семеновн, и сказалъ на прощанье:

— А насчетъ грабежа и собачьей жизни — помяните мое слово, какъ въ Парижъ прідете. Прощенья просимъ.

Вслдъ за отходомъ берлинскаго позда возвстили объ отправленіи парижскаго позда. Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна засуетились.

— Во? Во? Во цугъ инъ Парижъ?.. — бросилась Глафира Семеновна къ желзнодорожному сторожу и сунула ему въ руку два нмецкіе «гривенника».

— Kommen Sie mit, Madame… Ich werde zeigen, — сказалъ тотъ и повелъ супруговъ къ позду.

Черезъ полчаса Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна мчались въ Парижъ.

XX

Глухая ночь. Спокойное состояніе духа вслдствіе полной увренности, что онъ и жена дутъ прямо въ Парижъ безъ пересадки, а также и плотный ужинъ съ возліяніемъ пива и рейнвейна, которымъ Николай Ивановичъ воспользовался въ Кельн, дали ему возможность уснуть въ вагон самымъ богатырскимъ сномъ. Всхрапыванія его были до того сильны, что даже заглушали стукъ колесъ позда и наводили на неспящую Глафцру Семеновну полнйшее уныніе. Ей не спалось. Она была въ тревог. Помстившись съ мужемъ вдвоемъ въ отдльномъ купэ вагона, она вдругъ вспомнила, что читала въ какомъ-то роман, какъ пассажиры, помстившіеся въ отдльномъ купэ, были ограблены во время пути злоумышленниками, изранены и выброшены на полотно дороги. Въ роман, правда, говорилось про двухъ женщинъ, хавшихъ въ купэ — думалось ей, — а она находится въ сообществ мужа, стало быть, мужчины, но что-же значитъ этотъ мужчина, ежели онъ спитъ, какъ убитый? Какая отъ него можетъ быть защита? Разбойники вернутся въ купэ, одинъ набросится на спящаго мужа, другой схватитъ ее за горло — и вотъ они погибли. Кричать? Но кто услышитъ? Купэ глухое, не имющее сообщенія съ другимъ купэ; входъ въ него съ подножки, находящейся снаружи вагона.

— Николай Иванычъ… — тронула она, наконецъ, за плечо спящаго мужа.

Тотъ пронзительно всхрапнулъ и что-то пробормоталъ, не открывая глазъ.

— Николай Иванычъ, проснись… Я боюсь… — потрясла она еще разъ его за рукавъ.

Николай Ивановичъ отмахнулся рукой и произнесъ:

— Пусти, не мшай.

— Да проснись-же, теб говорятъ. Я боюсь, мн страшно…

Николай Ивановичъ открылъ глаза. и смотрлъ на жену посоловлымъ взоромъ.

— Пріхали разв куда-нибудь? — спросилъ онъ.

— Не пріхали, все еще демъ, но пойми — мн страшно, я боюсь. Ты такъ храпишь безчувственно, а я одна не сплю, и мало-ли что можетъ случиться.

— Да что-же можетъ случиться?

— Я боюсь, что на насъ нападутъ разбойники и ограбятъ насъ.

И она разсказала ему про случай въ отдльномъ купэ на желзной дорог, про который она читала въ роман, и прибавила:

— И зачмъ это мы сли въ отдльное купэ?

Николай Ивановичъ тоже задумался.

— Недавно даже писано было, что усыпляютъ на желзныхъ дорогахъ разбойники, хлороформомъ усыпляютъ, а ты спишь, какъ убитый, — продолжала Глафира Семеновна,

— Да вдь я чуть-чуть… — оправдывался Николай Ивановичъ.

— Какъ чуть-чуть! Такъ храплъ, что даже стукъ колесъ заглушалъ. Ты ужъ не спи, пожалуйста.

— Не буду, не буду… Я самъ понимаю теперь, что надо держать ухо востро.

— Да конечно-же… Двери снаружи… Войдутъ — меня за горло, тебя за горло — ну, и конецъ. Вдь очень хорошо понимаютъ, что въ Парижъ люди дутъ съ деньгами.

— Не пугай, не пугай, пожалуйста, — отвчалъ Николай Ивановичъ, мняясь въ лиц, и прибавилъ:- И зачмъ ты это мн сказала! халъ я спокойно…

— Какъ зачмъ? Чтобы ты былъ осторожне.

— Да вдь ужъ ежели ворвутся разбойники, такъ будь остороженъ, или неостороженъ — все равно ограбятъ. Не перессть-ли намъ въ другое купэ, гд нсколько пассажировъ? — задалъ онъ вопросъ.

— Какъ-же ты пересядешь, ежели поздъ летитъ безостановочно, какъ стрла, а купэ наше не иметъ внутренняго сообщенія съ другимъ купэ?

— И то правда. Тогда вотъ что… Не вынуть-ли мн деньги-то изъ кармана и не переложить-ли за голенищу?

— А ты думаешь, что нападутъ разбойники, за голенищей не будутъ шарить?

— Врно, врно. Такъ что-жъ тутъ длать?

— Прежде всего не спи.

— Да ужъ не буду, не буду.

— Потомъ… Вдь у тебя есть револьверъ въ саквояж. Зачмъ ему быть въ саквояж? Вынь его и положи рядомъ на диванъ — все-таки будетъ спокойне.

— Душечка, да вдь револьверъ не заряженъ.

— Такъ заряди его. Зачмъ-же возить съ собой револьверъ, ежели имъ не пользоваться?

— Такъ-то оно такъ, но вотъ, видишь-ли, я впопыхахъ патроны дома забылъ.