Наши за границей

Глафира Семеновна, раздевшись, стала оправлять юбку своего шелкового платья, и дама в черном платье присела на корточки и принялась помогать ей в этом деле. Увидав что‑то отшпилившимся в отделке юбки, она тотчас же извлекла из своего лифа булавку и пришпилила ею.

– Капельдинерши, капельдинерши, это сейчас видно, – решила Глафира Семеновна, когда дама, посмотрев на номер билетов, повела супругов в театр на места.

– Voilà, monsieur et madame… – указала капельдинерша на два кресла и прибавила: – Bien amuser…

Супруги начали рассматривать театр. Зал театра «Эдем» был великолепен. Отделанный в мавританском вкусе, он поражал своею особенностью. Красивое сочетание всевозможных красок и позолоты ласкало зрение; по стенам и у колонн высились гигантские фигуры кариатид, так художественно раскрашенных, что они казались живыми.

– Вот театр так театр! – невольно вырвалось у Николая Ивановича. Но в это время к супругам подкралась третья капельдинерша, с живой розой на груди вместо банта, нагнулась и стала что‑то шарить у их ног.

– Кеске се! Чего вам, мадам? – опять воскликнул Николай Иванович. Но дама уже держала маленькую подушку и подпихивала ее под ноги Глафиры Семеновны.

– Çа sera plus commode pour madame, – сказала она и, наклонясь к его уху, прошептала: – Donnez moi quelque chose, monsieur… Ayez la bonté de me donner un peu.

– Подушку, подушку она мне предлагает и просит за это… – перевела Глафира Семеновна. – Дай ей что‑нибудь.

– Фу, черт! Вот чем ухитряются деньги наживать! – покачал головой Николай Иванович и сунул капельдинерше полфранка. – Подушку она подавала, а я‑то думал: что за шут, что баба меня за ноги хватает! Хорош театр, хорош… – продолжал он любоваться, но перед ним уже стояла четвертая капельдинерша, то скашивая, то закатывая подведенные глаза, и, улыбаясь, совала ему какую‑то бумажку, говоря:

– Le programme de ballete, monsieur…

– Программ? Вуй… А как она, а ля рюсс написана или а ля франсе?

– Да, конечно же по‑французски, – отвечала Глафира Семеновна.

– А по‑французски, так на какой она нам шут? Все равно я ничего не пойму. Алле, мадам, алле… Не надо. Не про нас писано… – замахал Николай Иванович руками, но капельдинерша не унималась. Она подкатила глаза совсем под лоб, так что сверкнула белками, улыбнулась еще шире и прошептала:

– Un peu, monsieur… Soyez aimable pour ene pauvre femme… Vingt centimes, dix centimes[22].

– Вот неотвязчивая‑то! Да что это, из французских цыганок, что ли?! Мелких нет, мадам. Вот только один медяк трешник и остался, – показал Николай Иванович десятисантимную монету.

– Merci, monsieur, merci… – заговорила капельдинерша и вырвала у него из рук монету.

– Ну, бабье здешнее! И медяками не брезгуют, а смотри‑ка, как одета!

Глафира Семеновна сидела с принесенным с собой биноклем и осматривала в него ярусы лож. Николай Иванович также блуждал глазами по верхам. Это не уклонилось от взгляда капельдинерш, и перед ним остановилась уж пятая раскрашенная капельдинерша и совала ему в руки маленький бинокль, приговаривая:

– Servez‑vous, monsieur, et donnez moi quelque chose.

– Тьфу ты, пропасть! – воскликнул Николай Иванович. – Да не надо, ничего мне больше не надо.

Раскрашенная капельдинерша не унималась и приставала к нему.

– Цыганки, совсем цыганки… – пробормотал он, вытаскивая карман брюк и показывая, что он пуст, и прибавил: – На, смотри… Видишь, что рьян…

– Ну, вот ей медячок, а то ведь не отстанет, – сказала Глафира Семеновна, порылась в кармане и вынула десять сантимов.

– Merci, madame, merci… – закивала ей капельдинерша, взяв медную монету, отскочила и стала приставать к другому мужчине.

Театр наполнялся публикой. В верхнем ярусе виднелись мужчины, сидящие боком на барьере, что крайне удивляло супругов. Оркестр строился и, наконец, грянул.

Минута – и взвился занавес.

Без офицеров

Представление фантастического балета «Экзельсиор» началось. Декорации были великолепные, костюмы тоже, но танцевала только балерина, исполняющая главную роль, остальные же исполнительницы балета, хоть и были одеты в коротенькие балетные юбочки, только позировали с гирляндами цветов в руках, с тюлевыми шарфами, со стрелами, с флагами, но в танцы не пускались. Они откидывали то правые ноги, то левые, то наклонялись корпусом вперед, то откидывались назад – и только. Это не уклонилось от взоров супругов.

– Удивительное дело: только одна танцовщица и распинается в танцах, а все другие только на месте толкутся да ноги задирают, – сказал Николай Иванович, когда балерина чуть ли не в десятый раз стала выделывать замысловатое соло на пуантах. – У нас уж ежели балет, то все прыгают, все стараются, а здесь кордебалет как будто только на манер мебели.

– Все‑таки хорошо, все‑таки интересно. Ты посмотри, какая роскошная обстановка, – отвечала Глафира Семеновна.

– Ей‑ей, у нас, в Петербурге, балет лучше. Театра такого роскошного нет, а балет лучше.

– Ну как же лучше‑то! Смотри, смотри: принесли лестницы и забрались на ступеньки. Вон как высоко стоят и руками машут. Ведь это целая гора из людей.