Наши за границей

– Верно. Но танцевального‑то действия все‑таки нет. Ты посмотри: одна только танцовщица и надсаживается, даже взмылилась, от нее уж пар валит, а ей никто не помогает. Балет должен состоять из танцев. Все пляшут, все подпрыгивают, все кружатся, – вот это я понимаю.

– Верно, уж здесь такой обычай…

Переменилось несколько картин со скорой переменой, и опустили занавес. Начался антракт. Супруги начали наблюдать публику.

– Удивительное дело, что и здесь, в театре, нет хороших нарядов на публике. Оказывается, что я лучше всех одета, – сказала Глафира Семеновна. – Даже обыкновенных‑то, простых модных нарядов нет, а все рвань какая‑то. Именно рвань. Где же хваленые французские модные наряды‑то?.. На выставке их нет, в театре нет. Да ведь в каком театре‑то! В балете. У нас в балете являются разодетыми в пух. Посмотри вон, какая налево в кресле сидит. Чуть не от корыта. Пальтишко на ней, я думаю, чуть не пять раз перешивалось, на голове какая‑то помятая шляпка. Ей‑ей, я перед отъездом за границу нашей горничной Марфушке во сто раз свежее этой шляпки свою шляпку подарила. Ну, Париж!..

– Не в моде, должно быть, в театр рядиться, – отвечал Николай Иванович.

– Так куда же рядиться‑то? На выставку не рядятся, в театр не рядятся, так куда же рядятся‑то? А между тем Париж считается самым первым городом по части нарядов.

Николай Иванович улыбнулся.

– А ты знаешь правило: сапожник всегда без сапогов, а портной – с продранным рукавом и в встрепанных брюках, – сказал он. – Для чужих Париж наряды приготовляет, а сам не щеголяет. Да и вот я что еще заметил, – продолжал он, – ведь мы сидим в балете, а посмотри‑ка, где военные? Как есть, ни одного офицера в театре.

– Да что ты!

– Ищи и укажи мне. Даже в первом ряду ни одного офицера нет, не говоря уж о генералах. Видишь первый ряд… только статские плеши и бороды.

Глафира Семеновна стала блуждать глазами по театру и отвечала:

– Действительно, ведь совсем нет военных.

– Вот, вот… А у нас‑то в балете весь первый ряд как на подбор генералитетом да господами военными занят. Однако что же мы не сходим в фойе? Надо бы с земляком повидаться, с которым мы давеча встретились в подъезде.

– Да, да… И очевидно, он человек, знающий Париж, – подхватила Глафира Семеновна. – С таким человеком приятно…

В следующем антракте супруги гуляли по роскошному фойе и отыскивали земляка, познакомившегося с ними в подъезде театра.

Глафира хочет к кокоткам

Земляк вскоре был найден в фойе театра. Он сам искал супругов.

– Ну, как вам понравился балет? – спросил он Николая Ивановича.

– Ничего. Декорации отличные, костюмы тоже. Ну а что насчет танцев – у нас, в Петербурге, куда лучше и шикарнее. Помилуйте, ведь здесь в балете всего только один бабец и танцует, а остальные только с боку на бок на месте переваливаются, руками машут и улыбки строят.

– Здесь всегда только одна танцовщица, а остальное кордебалет.

– Да и кордебалета нет. Какой это к черту кордебалет! Вспомните, как у нас в балете танцуют. Выскочат две штучки, отмахают на удивленье, а за ними уж, смотришь, выскочили четыре и откалывают еще лучше. Только эти кончили, – третьего цвета шесть штук выскакивают и еще мудренее танец докладывают. А за этой шестеркой восьмерка летит, за восьмеркой – десять штук, и только уж после всех вылетает госпожа балерина первый сорт и начинает балетные штуки выделывать. Вот это балет! Послушайте, позвольте вам предложить выпить чего‑нибудь для первого знакомства, – сказал Николай Иванович земляку. – Где здесь буфет?

– Да здесь буфета нет.

– Как нет? В театре да нет буфета? Что вы!

– В очень немногих театрах в Париже есть буфет. А где и есть, то даже не в театре, а под театром, – и вход с улицы.

– Ну, порядки парижские! Театры без буфетов, вместо капельдинеров какие‑то накрашенные бабы‑нахалки.

– А знаете ли, что это за женщины, заменяющие здесь капельдинеров? – спросил земляк и ответил: – Большинство из них, говорят, бывшие актрисы, фигуранточки, кордебалетные. Устарела, пришла в ветхость, растолстела, милый друг сбежал, явились превратности судьбы, – и вот они из‑за кулис‑то на капельдинерскую должность. Некоторые из них, может быть, когда‑то даже здесь, на сцене театра «Эдем», прыгали и тюлевыми шарфами потряхивали, а теперь, когда располнели и превратились в шестипудовых бобелин, то уж какое тут прыганье! Вот антрепренеры во внимание прежних заслуг и позволяют им капельдинерствовать в театрах и собирать с публики посильную дань.

– То‑то они белки‑то так под лоб по старой актерской памяти закатывают! А только и нахалки же!

– Да, уж они каждого посетителя облагают здесь данью. Хочешь или не хочешь, а что‑нибудь дай. У мертвого выпросят. Впрочем, и то сказать: ведь и десятью сантимами остаются довольны, а это на наши деньги всего только три копейки, – закончил земляк.

– Поужинать‑то все‑таки после театра куда‑нибудь пойдем? – спросил Николай Иванович земляка.

– Да некуда. Все будет заперто. Здесь, в Париже, в одиннадцать часов вечера уже все рестораны закрыты.

– Да неужели все?