Наши за границей. Где апельсины зреют

– Вентимилья! Нужно пересаживаться в другие вагоны, – перевела Глафира Семеновна. – На итальянскую границу приехали. Здесь таможня… Вещи наши будут досматривать. Николай Иваныч, спрячь, пожалуйста, к себе в карман пачку моих дорогих кружев, что я купила в Париже, а то увидят в саквояже и пошлину возьмут.

– Не желаю. Не стоишь ты этого.

– Да ведь тебе же придется пошлину за них платить.

– Копейки не заплачу. Пускай у тебя кружева отбирают.

– Как это хорошо с твоей стороны! Ведь на твои же деньги они в Париже куплены для меня. Кружева пятьсот франков стоят. Зачем же им пропадать?

– Плевать. Дурак был, что покупал для такой жены.

– Давайте, давайте… Я спрячу в пальто в боковой карман, – предложил свои услуги Конурин, и Глафира Семеновна отдала ему пачку кружев.

В купе вагона лезли носильщики в синих блузах с предложением своих услуг.

XXXIII

Переехали итальянскую границу. Таможенные досмотрщики не придирались при осмотре вещей, а потому переезд произвел на всех приятное впечатление… Приятное впечатление это усилилось хорошим и недорогим буфетом на пограничной станции, где все с удовольствием позавтракали. Италия сказывалась: мясо было уже подано с макаронами. С макаронами был и суп, тарелку которого захотела скушать Глафира Семеновна. Колобки яичницы были тоже с какими-то накрошенными не то макаронами, не то клецками. К супу был подан и белый хлеб в виде сухих макарон палочками, вкусом напоминающий наши баранки. Начиналось царство макарон.

– В четырех сортах макароны. Заметили, господа? Вот она, Италия-то! – обратила внимание мужчин Глафира Семеновна. – А какие люди-то при досмотре хорошие! Ни рытья, ни копанья в чемоданах. Пуще всего я боялась за кусок шелкового фая, который везу из Парижа. Положила я его в саквояж под бутерброды и апельсины, а сверху была бутылка вина, так чиновник даже и не заглянул туда. Видит, что откупоренная бутылка и булки. «Манжата?»[108] – говорит. Я говорю: «Манжата». Ну и налепил мне сейчас на саквояж билетик с пропуском. И такой легкий здесь язык, что я сразу поняла. По-французски еда – «манже», а по-итальянски «манжата».

– Фу-ты, пропасть, как легко! Стало быть, ежели деньги по-французски – «аржан», а по-итальянски «аржанто»? – спросил Николай Иванович.

– Да, должно быть, что так.

С отъезда из Монте-Карло Николай Иванович еще в первый раз заговорил без раздражения. Снисходительная таможня, хороший и недорогой буфет и неторопливая остановка на станции больше часа и на него хорошо подействовали.

– Только франк здесь уж не франк, а лира называется. Помните, – продолжала Глафира Семеновна.

– Да-да… Сейчас при расчете я говорю гарсону: «Франк», а он мне отвечает: «Лира, лира». Вот что лира-то значит! Коньяк только здесь дорог. До сих пор по-французскому счету мы все платили по полуфранку за пару рюмок, а здесь уж на франк пары рюмок не дают.

– Стало быть «вив ля Франс» совсем уж кончилось? – спросил Конурин.

– Кончилось, кончилось. Италия без подмеса началась. Видишь, основательные люди… уже вокруг не суетятся, никуда не спешат, на станции по часу сидят, – отвечал Николай Иванович, мало-помалу приходя в хорошее расположение духа.

Вот звонок. Прибежал носильщик, схватил багаж и стал звать Ивановых и Конурина садиться в вагон, кивая им на платформу и бормоча что-то по-итальянски.

– Идем, идем… – приветливо закивала ему в свою очередь Глафира Семеновна.

Направились к вагонам. У вагонов, на платформе два жирные смуглые бородача-брюнета играли на мандолине и гитаре и пели.

– Вот она, Италия-то! Запели макаронники… – подмигнул на них Конурин.

– А что ж… Лучше уж пением деньги выпрашивать, чем разными шильническими лошадками да вертушками их у глупых путешественников выгребать, – отвечал Николай Иванович. – Все-таки себе горло дерет, трудится, вон приплясывает даже. На́ тебе лиру, мусье, выпей за то, что мы выбрались наконец из игорного вертепа, – подал он бородачу монету.

– Здесь уже не мусье, а синьор, – поправила его Глафира Семеновна.