Наши за границей. Где апельсины зреют

Поезд тронулся. В купе вагона было сидеть удобно. Ивановы и Конурин опять были только втроем. Начались итальянские станции, изукрашенные роскошною растительностью. Вот Бордигера, вот Оспедалетти, Сан-Ремо, Порто-Мауризио, Онелио, Алясио. Туннели попадались реже. Виды на море и на горы были по-прежнему восхитительны. Повсюду виноградники, фруктовые сады, в которых работали смуглые грязные итальянки с целой копной всклокоченных волос на головах. Такие же грязные итальянки появлялись и при остановках на станциях, с корзинками апельсинов и горько-кисленьким вином шианти (Chianti) в красивеньких пузатеньких бутылочках, оплетенных соломой и украшенных кисточками из красной шерсти. Конурин и Ивановы почти на каждой станции покупали эти хорошенькие бутылочки и, морщась, выпивали их. Мандолины бряцали тоже на каждой станции, и в окна вагонов протягивали свои рваные шляпы их владельцы-музыканты с лихими черными усами или бородами и глазищами по ложке и выпрашивали медные монетки. Босые и с непокрытыми головами мальчики и девочки носили свежую воду в глиняных кувшинах и предлагали ее желающим. Некоторые из мальчишек плясали перед окнами вагонов и выпрашивали подаяние. Охотники до развлечений кидали им медные монеты на драку, и начиналась свалка. Девочки кидали в окна букетики цветов и тоже выпрашивали у пассажиров монетки. Железнодорожное начальство снисходительно относилось и к оборванцам-музыкантам, и к грязным торговкам, и к полуголым нищим мальчишкам и девчонкам. Это резко бросалось в глаза после немецких и французских железных дорог.

Вечерело. Проехали Савону с узлом железных дорог и приближались к Генуе. Утомленный дорогой и изрядно выпивший вина шианти, Конурин растянулся на диване купе и спал крепким сном. Дремал и Николай Иванович, клюя носом. Глафира Семеновна читала книжку итальянских разговоров и твердила себе под нос:

– Суп – минестра, телячье жаркое – аросто дивительо, папате – картофель, окорок – прескиуто, колбаса – салами, рагу – стуфатино, сладкий пирог – кростата ди фрути, цветная капуста – кароли фиори, апельсин – оранчио или портогальо.

Прочитав столбец до конца, она снова начинала затверживать эти слова. Николай Иванович проснулся, открыл глаза и спросил:

– Доходишь ли?

– Понемножку дохожу. Ведь все для вас хлопочу и учусь, а вы этого не чувствуете!

– Кажется, язык не трудный. Манже – манжато, аржан – аржанто. Как красное-то вино по-итальянски?

– Ви́но неро.

– Вино неро, вино неро. По-русски вино, а по-ихнему ви́но. Чего ж тут! Даже с нашим схоже.

– Бани – тоже и по-итальянски бани, – сказала она ему.

– Скажи на милость! Стало быть, мы к итальянцам-то ближе, чем к французам. А как белое вино?

– Вино бьянко.

– Вино бьянко. Фу, как легко! Да это я сразу…

– Яблоки по-французски «пом», а по-ихнему «поми». Сыр – «фромаж», а по-ихнему «формажио».

– Стало быть, ты по-итальянски-то будешь свободно разговаривать?

– Да, думаю, что могу. Особенно мудреного действительно, кажется, ничего нет. Очень многие слова почти как по-французски. Вот только гостиница не «готелио», а «альберго» называется. Альберго, альберго… Вот это самое главное, чтобы не забыть. Гарсон – ботега.

– Как?

– Ботега…

– Ботега… ботега… Фу-ты, пропасть! Ведь вот теперь надо вновь привыкать. Только к гарсону привыкли, а теперь вдруг ботегой зови.

– Так же можно и камерьере гарсона звать. Так же откликнется. Для гарсона два названия.

Конурин бредил. Ему очевидно снилась рулетка.

– Руж… Руж… Пятак на руж… и пятак на эмпер… – бормотал он.

– Рьян не ва плю! – поддразнила его Глафира Семеновна, заучившая выкрик крупье, но Конурин продолжал спать.

XXXIV

Проехали Геную. Стемнело. Конурин и Николай Иванович благодаря дешевому вину шианти, на которое они накинулись на первых итальянских станциях, спали крепким сном. Сна их не могли потревожить ни мандолинисты, бряцающие на каждой станции, ни нищие мальчишки, лезущие в окна вагонов, ни всевозможные торговки и торговцы, выкрикивающие свой товар. Их не интересовало даже, когда они приедут в Рим. Глафира Семеновна бодрствовала и была в тревоге. Из прочитанных романов ей вспомнилось, что Италия – страна разбойников, бандитов, и в голову ей лезло могущее быть ночью нападение бандитов. К тому же со станции Специя стали появляться на платформах мрачные итальянцы в шляпах с необычайно широкими полями и в цветных рубахах, без пиджаков и жилетов, очень напоминающие тех бандитов, которых она видела на картинках. Ей казалось даже, что они, разговаривая между собой, сверкали глазами в ее сторону, как бы указывая на нее. Итальянец-кондуктор, посмотрев два раза находящиеся у ней и у мужчин билеты и зная, что билеты до Рима, ни разу уже больше не заглядывал в их купе. И это казалось Глафире Семеновне подозрительным. Ей лезло в голову, что кондуктор в стачке с итальянцами в шляпах с широкими полями и в цветных рубахах.

«Нарочно и не заглядывает к нам в купе, чтоб бандиты могли влезть к нам и ограбить нас», – мелькало у ней в голове.