Наши за границей. Где апельсины зреют

Подъемная машина остановилась, и вагон распахнул двери в благоухающий сад. Пахло кипарисами, пригретыми весенним солнцем, шпалерой шли цветущие белыми и красными цветками камелии, блестел лимон в темно-зеленой листве. Ивановы и Конурин шли по аллее сада.

– Природа-то, посмотри, какая! – восторженно говорила Глафира Семеновна мужу. – А ты упираешься, ворчишь, что мы здесь остановились.

– Я, Глаша, не супротив природы, а чтобы опять дураков не разыграть и деньги свои ярыгам не отдать. Природу я очень люблю.

– И я обожаю. Особливо ежели под апельсинным деревцем да на апельсинных корках водочки выпить, – откликнулся Конурин и прибавил: – А отчего мы ни разу не спросили себе на апельсинных корках настоечки? Ведь уж наверное здесь есть.

– А вот сейчас потешим вас и спросим, – отвечала Глафира Семеновна.

Они вышли к главному подъезду игорного вертепа. Налево от подъезда виднелся ресторан с большой террасой. У подъезда и около ресторана толпилось и шныряло уже много публики, на террасе также сидели и завтракали.

– Так в ресторан? – спросил Николай Иванович.

– Погоди немножко, пройдемся… Мне хочется хорошенько вон на той даме платье рассмотреть, – сказала Глафира Семеновна. – Удивительно оригинальное платье. Она в пальмовую аллею пошла. Кстати и пальмовую аллею посмотрим. Смотри, клумбы с розами… В марте – и розы в цвету. А латании-то какие на открытом воздухе и прямо в грунту! Ведь вот этой латании непременно больше ста лет. И пальме этой тоже больше ста лет. Их года по рубчикам, оставшимся от старых листьев, надо считать.

– Вы платье-то на даме рассматривайте, которое хотели, да поскорей и в ресторан, чтобы на апельсинных корках… – проговорил Конурин.

– Да потерпите немножко. Нельзя же сразу в платье глаза впялить, неучтиво. Мы обойдем вот всю эту аллею и тогда в ресторан. Николай Иваныч, наслаждайся же природой, наслаждайся. Ведь ты сейчас сказал, что любишь природу. Смотри, какая клумба левкою. Наслаждайся, – лебезила перед мужем жена.

– Да я и наслаждаюсь, – угрюмо отвечал муж.

Аллея обойдена, платье рассмотрено. Они взошли на террасу ресторана и сели за стол.

– На апельсинных корочках-то, на апельсинных корочках-то… – напоминал Конурин.

– Сейчас, – отвечала Глафира Семеновна и, обратясь к гарсону, спросила: – Эске ву заве о-де-ви оранж? Совсем забыла, как «корки» по-французски, – прибавила она. – На корках. Ву компрене: оранж… желтая корка… жонь…[100]

– Шнапс тринкен… – хлопал себя Конурин перед гарсоном по галстуху.

Гарсон недоумевал.

– Апорте муа оранж[101], – сказала наконец Глафира Семеновна.

Гарсон улыбнулся и принес вазу с апельсинами. Глафира Семеновна оторвала кусок апельсинной корки и показала ее гарсону:

– Вуаля… О-де-ви комса…[102]

Гарсон пожимал плечами и что-то бормотал.

– Не понимает! Видите, мужчины, как я для вас стараюсь, а он все-таки не понимает.

– Да чего тут! Не стоит и хлопотать! Пусть принесет белой русской водки! – воскликнул Николай Иванович. – О-де-ви рюсс есть? By заве?[103]

– Oui, monsieur…

– И закуски, закуски… Гор девр… – отдавала приказ Глафира Семеновна. – Аля рюсс… О-де-ви, гор девр… А апре – дежене пур труа персонь[104].

– Странно, что в апельсинной стране живут и водки на апельсинных корках не держат, – покачивал головой Конурин.

– Кажется, уж я для вас стараюсь, но нет у них этой водки, да и что ты хочешь, – проговорила Глафира Семеновна. – Ну да вы простой выпейте! Ты уж, Николай Иваныч, выпей сегодня основательно, потому, может быть, водки-то русской в Италии и не найдется. Да и наверное не найдется. Ведь это только в Ницце держут и в Монте-Карло, где русских много, а то ведь она и в Париже не везде имеется; в первую нашу поездку в Париж на выставку ее нигде не было.

– Да что ты это предо мной лебезишь так сегодня? – удивился муж.

– Угодить тебе хочу, – отвечала жена.

Завтрак был на славу и, заказанный не по карте, стоил всего только по четыре франка с персоны. Мужчины осушили бутылку русской смирновской водки и, покрывши ее лаком, то есть запив красным вином, развеселились и раскраснелись.

– Глаша! На радостях, что мы сегодня от сих прекрасных мест уезжаем, я хочу даже выпить бутылку шампанского! Уж куда ни шло! – воскликнул Николай Иванович.

– Да конечно же выпей…

– И я бутылку шампанского ставлю на радостях! – прибавил Конурин.

– Шампань! Де бутель шампань! – отдал приказ Николай Иванович, показывая гарсону два пальца. – Шампань сек и фрапе. Компрене?[105] Каково я хмельные-то слова знаю! Совсем как француз, – похвастался он. – Что другое – ни в зуб… ну а хмельное спросить – просто на славу.

Выпито и шампанское.

– Ну, теперь в вагон – и шляфен[106], на боковую… – сказал Николай Иванович. – Скоро ли, Глаша, поезд-то отходит? Спроси.

– Спрашивала уж. Через два с половиной часа. Времени у нас много. В дорогу нам гарсон приготовит красного вина и тартинки с сыром и ветчиной. Видите, как я умно распорядилась и как стараюсь для вас.

– Мерси, душка, мерси… Ты у меня бонь фам. Но сколько нам еще времени-то ждать! Тогда вот что… Тогда не выпить ли еще бутылку шампанеи?