Наши за границей. Где апельсины зреют

– Ничего не слишком. Вот вы и об ваших ночных похождениях напишите жене. Пожалуйста, не оправдывайтесь. Я по мужу знаю, каковы мужчины. Он сегодня раз пять вскакивал с постели под видом того, чтобы воду пить, а сам присматривался и прислушивался ко мне – сплю я или не сплю, чтобы ему можно было к акробатке убежать, ежели я крепко сплю. Но я ведь тоже себе на уме и, как только он вскакивал, сейчас же окликала его.

– Глаша! И не стыдно тебе это говорить! – воскликнул до сих пор молча сидевший Николай Иванович.

– А ты будешь утверждать, что не вскакивал? Не вскакивал? – обратилась к нему жена.

– Понятное дело, что после вина всегда жажда, а потому и пьется. Много ведь вчера вина пили.

– А отчего у меня ночью к воде жажды не было, отчего я не вскакивала? Я также вчера вино пила. Знаю я вас, мужчин! Дура я была только, что не притворилась крепко спящей. Выпустить бы тебя в коридор да и накрыть тут на месте преступления.

Николай Иванович только махнул рукой и уже более не возражал.

Весь этот разговор происходил в номере Ивановых, за утренним кофе. Глафира Семеновна тотчас же потребовала счет из бюро гостиницы, заставила мужа расплатиться, справилась, когда идет утренний поезд в Неаполь, и, узнав, что в полдень, тотчас же велела выносить свои, заранее уже приготовленные чемоданы, чтобы ехать на станцию.

– Да ведь теперь еще только десять часов, барынька, – попробовал возразить ей Конурин.

– На станции в буфете посидим. Там и позавтракаем.

«На ловца и зверь бежит» – говорит пословица. Когда они выходили из гостиницы и проходили по двору, чтоб сесть в извозчичий экипаж, акробатка сидела на дворе за столиком и пила свой утренний кофе. Голова и плечи ее были кокетливо задрапированы по-домашнему, белым кружевным шарфом. Пара черных больших глаз ее, казавшихся от белого кружева еще чернее и больше, насмешливо смотрела на Глафиру Семеновну. Видя вынесенные на двор чемоданы, акробатка догадалась, что компания уезжает, и на прощанье кивнула мужчинам.

– Не смей ей кланяться! – воскликнула Глафира Семеновна, сверкнув глазами и дернув мужа за рукав, обернулась в сторону акробатки и показала ей язык.

Часа через два поезд увозил их в Неаполь. По правую и по левую сторону железнодорожного пути тянулись без конца развалины древних зданий.

– Прощайте, прощайте, римские кирпичики! Прощай, щебенка! Прощай, римский мусор, – говорил Конурин, кивая на развалины, и прибавил: – Ведь вот здесь, в Риме, позволяют развалившимся постройкам рядом с хорошими домами стоять – не боятся, что кого-нибудь они задавят, а будь-ка это у нас в Питере – сейчас бы эти самые развалины приказали обнести забором: ломай и свози кирпич и мусор куда хочешь.

– Ах, Иван Кондратьич, что вы говорите! Да здесь нарочно эти развалины держат, чтоб было на что приезжей публике смотреть, – заметила Глафира Семеновна.

– Не понимаю, какой тут есть интерес приезжей публике на груды кирпичей и строительный мусор смотреть!

– Однако вчера мы все-таки кое-какие развалины осматривали.

– Да ведь вы же потащили нас их осматривать, словно невидаль какую, а сам я ни за что бы не поехал смотреть.

– Здесь древние развалины.

– Да Бог с ними, что они древние. Древние, так и сноси их или приводи в порядок, ремонтируй. Ну здесь, где вот мы теперь едем, это за городом, это ничего, а ведь что мы вчера осматривали, так то в самом центре города, даже на хороших улицах. Какой-нибудь дворец хороший, только бы полюбоваться на него, а смотришь рядом с ним кирпичный остов, словно после пожара стоит. Ну дворец-то и теряет свой вид, коли у него такая вещь под боком. Ни крыши, ни окон. Нужен все-таки порядок. Или снеси его, или отремонтируй. Да вот хоть бы взять тот собор, в котором мы вчера были и у которого крыши нет. Как он? Как его?

– Пантеон? – подсказала Глафира Семеновна.

– Да-да… Пантеон. Эдакий хороший собор, внутри всякая отделка в порядке и даже все роскошно, а крыши нет, и вода льет на мраморный пол. А снаружи-то какое безобразие! Голые обитые кирпичи, штукатурки даже звания нет. Ведь это срам. Древний собор, вы говорите, а стоит без крыши, и не могут собрать ему на наружную штукатурку. Или уж бедные они очень, что ли, эти самые итальянские музыканты-шарманщики?!.

Глафира Семеновна больше не возражала.

Вскоре развалины, тянувшиеся от Рима, прекратились. Дорога пошла по засеянным полям. Начали попадаться направо и налево фруктовые сады, виноградники, веселенькие деревушки с белыми каменными домиками, покрытыми черепичными крышами. В виноградниках работали босые мужчины и женщины. Мужчины были в соломенных шляпах с широкими полями, женщины имели на головах обернутые белыми полотенцами дощечки, причем концы полотенец спускались по затылку на плечи. Резко бросались исчезновение лошадей и замена их ослами или мулами. Местность делалась все холмистее, и поляны переходили в горы всех цветов и оттенков. Открывались великолепные живописные виды.

Конурин мало интересовался ими и вздыхал.