Наши за границей. Где апельсины зреют

– Не пущу я тебя одну, – решительно сказал Николай Иванович.

– Посмотрим.

Они спустились по лестнице вниз и очутились во дворе гостиницы.

– Не подобает так, барынька, перед своим мужем козыриться, эй, не подобает… – начал Конурин уговаривать Глафиру Семеновну. – Ну что он такое сделал? Стакан-другой шампанского с соседкой по обеденному столу выпил – вот и все. Да и не он это затеял, а я… Бросьте-ка вы это все, да опять ладком…

– Позвольте… Какое вы имеете право меня учить! – воскликнула Глафира Семеновна. – Вот еще какой второй муж выискался!

Глафира Семеновна села на дворе гостиницы за столиком и спросила себе мороженого. Сели и Николай Иванович с Конуриным и потребовали сифон сельтерской воды. Все молчали. Наконец Николай Иванович начал:

– Я не препятствую насчет какого-нибудь театра, но зачем же тебе одной-то ехать? И мы с тобой вместе поедем.

Глафира Семеновна не отвечала. Наскоро съев свое мороженое, она быстро сама рассчиталась с гарсоном и вышла на улицу. Муж и Конурин не отставали от нее. У ворот она вскочила в извозчичью коляску и стала говорить извозчику:

– Театр у консерт… Алле…[137]

Извозчик спрашивал, в какой театр.

– Сет егаль. Алле… Алле плю вит[138].

Вскочили в коляску и Николай Иванович с Конуриным.

– Напрасно едете со мной. Все равно ведь в театре мы будем – вы сами по себе, а я сама по себе, – сказала она им. – Буду гулять по коридорам одна, и авось тоже найдется какой-нибудь кавалер, с которым можно знакомство завести.

– Да уймитесь, барынька, переложите гнев на милость, – сказал Конурин.

– Ага! Вам неприятно теперь. А каково было мне, когда вы за столом так и вонзились глазами в вертячку и начали с ней бражничать! – воскликнула Глафира Семеновна.

Путь был длинный. Извозчик долго вез их то по темным переулкам, то по плохо освещенным улицам, выезжал на мрачные площади, снова въезжал в узенькие переулки и наконец остановился около блещущего двумя электрическими фонарями небольшого здания. Большая транспарантная вывеска гласила: «Orfeo di Roma».

Все еще не угомонившаяся Глафира Семеновна выскочила из коляски и, подбежав к кассе, взяла себе билет на место. Муж и Конурин взяли также билеты. Муж предложил ей было руку, чтобы войти с ней вместе, но она хлопнула его по руке, одна прошла по коридору и вошла в зрительную залу.

«Orfeo di Roma», куда извозчик привез Ивановых и Конурина, был не театр, а просто кафе-концерт. Публика сидела за столиками, расставленными по зале, пила кофе, ликеры, вино, прохладительные напитки, закусывала и смотрела на сцену, на которой кривлялись комики, куплетисты, пели шансонетки, донельзя декольтированные певицы, облеченные в трико, украшенные только поясом или пародией на юбку. Певцов и комиков сменяли клоуны и акробаты.

– Да это вовсе не театр, – сказал Николай Иванович, следуя за женой. – Какой же это театр! Это кафешантан.

– Тем лучше… – отвечала Глафира Семеновна, отыскала порожний столик и подсела к нему.

– Так-то оно так, – продолжал Николай Иванович, усаживаясь против жены, – но сидеть здесь замужней-то женщине, пожалуй, даже и неловко. Смотри, какого сорта дамы вокруг.

– Да я вовсе и не желаю, чтобы меня считали теперь за замужнюю.

– Ах, Глаша, что ты говоришь!

– Пожалуйста, не отравляй мне сегодняшний вечер. А что насчет вон этих накрашенных дам, то можешь к ним даже подойти и бражничать, я вовсе препятствовать не буду, только уж не смей и мне препятствовать.

– Да что ты, Глаша, опомнись.

– Давно опомнилась, – отвечала Глафира Семеновна, отвернулась от мужа и стала смотреть на сцену, на которой красивый, смуглый акробат в трико тельного цвета выделывал разные замысловатые штуки на трапеции.

К Ивановым и Конурину подошел слуга в черной куртке и белом переднике до щиколок ног и предложил, не желают ли они чего.

– Хочешь чего-нибудь выпить? – робко спросил Николай Иванович жену.

– Даже непременно… – отвечала она, не оборачиваясь к мужу, и отдала приказ слуге: – Апорте шампань…[139]

– Асти, Асти… – заговорил Конурин слуге.

– Это еще что за «Асти» такое?

– А вот что мы давеча за обедом пили. Отличное шампанское.

– Не следовало бы вас по-настоящему тешить, не стоите вы этого, ну да уж заказывайте, – сдалась Глафира Семеновна.

– Асти, Асти, де бутель! – крикнул радостно Николай Иванович слуге, показывая ему два пальца, и, обратясь к жене, заискивающим тоном шепнул: – Ну вот и спасибо, спасибо, что переложила гнев на милость.

Жена по-прежнему сидела, отвернувшись от него.

XLIII