Наши за границей. Где апельсины зреют

– Видишь, животины измучились. Дай им вздохнуть. Хуже будет, как на дороге упадут.

Сделав отдых, стали взбираться выше. Белое здание становилось все ближе и ближе, вот уже экипаж и около него.

– Стой, стой, кучер! – кричал Граблин, хватая кучера за плечо. – Ребята! Выходите. Наконец-то приехали к живительному источнику.

– Погоди, постой радоваться. Это вовсе не ресторан, а обсерватория, – отвечал Перехватов.

– Как обсерватория? Что ты врешь!

– Да вот надпись на доме. Читай.

– Как я могу читать, ежели не по-нашему написано! Впрочем, obser… Обсерватория и есть. Да, может быть, это так ресторан называется? Выйди из экипажа и спроси, нельзя ли тут выпить коньячишку или хоть красного вина.

– Да нет же, нет, это настоящая обсерватория для наблюдения над небесными планетами и звездами.

– Тьфу ты, пропасть! Подъезжали – радовался, и вот какое происшествие! Да ты толкнись на обсерваторию-то… Может быть, и на обсерватории выпить дадут.

– Какая же выпивка на обсерватории!

– Ничего не значит. Какая может быть выпивка в аптеке? Однако, помнишь, в Париже раз ночью нам настойку на спирте в лучшем виде приготовили в аптеке, когда мы честь честью попросили и сказали, что для русь, для русских.

– В аптеке спирты есть, а на обсерватории какие же спирты! Господа! Может быть, хотите слезть здесь и посмотреть в телескоп на планеты, то тут даже приглашают. Вот и надпись, что вход свободный, – предложил Перехватов.

– Черт с ними, с планетами! Что нам планеты! Нам не планеты нужны, а стеклянный инструмент с хмельной сыростью.

Из дверей обсерватории выбежал сторож в форменной кепи, подбежал к экипажу и забормотал по-итальянски, приглашая жестами выйти путешественников из экипажа.

– Одеви русь есть? Коньяк есть? Вен руж есть?[162] – спрашивал его Граблин.

Сторож выпучил глаза и улыбнулся.

– Чего ты смеешься, итальянская морда? Черти! Обсерваторию выстроили, а нет чтобы при ней ресторанчик завести. Кто же тогда на ваши планеты будет смотреть, ежели у вас никакой выпивки получить нельзя, – продолжал Граблин.

– Алле, коше, алле! – кричала Глафира Семеновна кучеру. – Я не понимаю, господа, что тут зря останавливаться! Судите сами: какой может быть коньяк на обсерватории!

– Позвольте… В аптеке же пили.

Экипаж стал взбираться дальше. Показалась застава с караулкой. Вышел опять сторож, остановил экипаж и стал спрашивать билеты на право проезда на Везувий. Англичане, запасшиеся билетами еще в гостинице, предъявили свои билеты, у русских не было билетов. Все они недоумевали, какие билеты. Перехватов вступил в переговоры со сторожем. Пущена была в ход смесь французского, немецкого и итальянского языков с примесью русских слов. Оказалось, что за шлагбаум, на откупленную английской компанией Кука вершину Везувия, можно приехать только, взяв билет, стоящий двадцать франков с персоны. Билет этот дает право на проезд по железной дороге к вершине Везувия и обратно, а также и на право восхождения от вершины к самому кратеру в сопровождении рекомендованного компанией Кука проводника. Перехватов перевел все это своим русским спутникам.

– Двадцать франков с носа! Фю-фю-фю! – просвистал Конурин. – А нас пятеро, стало быть, выкладывай сто франков? Однако. Да ведь на эти деньги можно двадцать бутылок итальянской шипучки «Асти» выпить. Господа! Да уж стоит ли нам и ехать?

– Иван Кондратьич! Да вы никак с ума сошли! – воскликнула Глафира Семеновна. – Нарочно мы для Везувия в Неаполь стремились, взобрались до половины на гору, и, когда Везувий у нас уже под носом, вы хотите обратно?.. Да ведь это срам! Что мы скажем в Петербурге, ежели нас спросят про Везувий наши знакомые!

– А то и скажем, что были, мол, видели его во всем своем составе. Как про папу римскую будем говорить, что видели, так и про Везувий.

– Нет-нет! На это я не согласна. Вы можете оставаться здесь при караулке у шлагбаума, а мы поедем. Николай Иваныч! Плати сейчас деньги. Покупай билеты!

– Изволь, изволь… Непременно вперед ехать надо. И я не согласен ехать обратно. Я уже сказал тебе, что пока не закурю папироски от этого самого Везувия, до тех пор не буду спокоен, – отвечал Николай Иванович и вынул два золотых. – Покупай, Иван Кондратьич, билет. Полно тебе сквалыжничать.

– Да ведь почти полтора пуда сахару это удовольствие-то стоит, ежели по нашей петербургской торговле сравнить, – отвечал Конурин, почесывая затылок. – Эх, где наше не пропадало. Мусью! Бери золотой… Давай билет.

– А мне, стало быть, два золотых выкладывать за себя и за Рафаэля? – вздохнул Граблин. – Два золотых… на наши деньги по курсу шестнадцать рублей… Сколько это пуху-то из нашей лавки продать надо, ежели на товар перевести?.. Ежели полупуху, то… Ну, да чего тут! Букашкам-таракашкам из мамзельного сословия по капернаумам разным и больше отдавали. Вот, Рафаэлишка, и за тебя золотой плачу, а ты этого, подлец, не чувствуешь и, как что, сейчас про меня: дикий да дикий. А дикий-то за недикого платит.