Наши за границей. Где апельсины зреют

Билеты были взяты, и экипаж продолжал взбираться по террасам к вершине Везувия. Ясно уже обозначилось вверху беловатое здание станции железной дороги, виднелся самый железнодорожный путь, ведущий почти отвесно на самую крутизну, можно было уже видеть и маленький вагончик, который воротом втягивали наверх. Все смотрели в бинокли.

– Неужто и нас также потянут на канате? – спрашивал Конурин.

– А то как же? – отвечал Николай Иванович.

– А вдруг канат сорвется и вагон полетит кверху тормашками?

– Ну уж тогда пиши письмо к родителям, что, мол, аминь. И костей не соберешь.

– Фу-ты, пропасть! И это за свои-то кровные деньги! Оказия… Уж письмо к жене перед поднятием не написать ли, что, мол, так и так… Вексель бы ей переслать. Вексель при мне Петра Мохова на полторы тысячи есть.

– Ах, Иван Кондратьич, как вам не стыдно так бояться! Я женщина, да не боюсь, – сказала Глафира Семеновна.

– Погоди храбриться-то очень, ведь еще не села в вагон, – заметил ей муж.

– И сяду, и в лучшем виде сяду – и все-таки не буду бояться.

– Да ведь в случае чего можно и на станции остаться, ведь не принудят же меня по этой проклятой железной дороге подниматься, ежели я не желаю? – опять спросил Николая Ивановича Конурин.

– Само собой.

– Ну так, может быть, я только до железной дороги доеду, а уж насчет вагона-то – Бог с ним. Право, при мне денег много и, кроме того, вексель, даже два.

– Да уж сверзишься вниз, так что тебе!

– Чудак-человек, у меня жена дома, дети. Ты с женой вниз полетишь, так вас два сапога пара, так тому и быть, а я вдову дома оставлю. Уф, страшно! Смотри, какая крутизна. Пес с ним и с Везувием-то!

– Трус.

– Мазилкин! Рафаэль! Да что ж ты самого главного-то не узнал, – начал Граблин, обращаясь к Перехватову. – Там на станции буфет есть?

– Есть, есть, и даже можно завтрак по карте получить.

– Ну так теперь я ничего не боюсь. Дернуть поздоровее горького до слез, так я куда угодно. На всякую отчаянность готов.

– Ну а я, должно быть, в ресторане и останусь. Нельзя мне… Векселей при мне на полторы тысячи рублей да еще деньги… Кабы векселей не было – туда-сюда… – порешил Конурин.

Наконец подъехали к самой станции. На дворе ржали лошади, кричали ослы.

LVIII

Станция канатной железной дороги стояла примкнутой у почти отвесной скалы, покрытой темно-бурой остывшей лавой, местами выветрившейся в мелкий песок. По скале, чуть не стоймя, были проложены на пространстве приблизительно трех-четырех верст рельсы, и по ним поднимался и спускался на проволочных канатах путем пара открытый вагончик на десять-двенадцать мест. Путешественники тотчас же бросились осматривать дорогу. В это время вагон спускался с крутизны. Визжали блоки, кондуктор трубил в рожок. Глафира Семеновна закинула кверху голову и невольно вздрогнула.

– Фу как страшно! – проговорила она. – И не едучи-то, дух захватывает.

Передернуло всего и Николая Ивановича.

– Не поедешь? – спросил он.

– Да как же не ехать-то? Ведь срам. Столько времени поднимались на лошадях, взяли билеты, находимся уже на станции – и вдруг не ехать! Ведь ездят же люди. Вон спускаются.

– Оборвется канат, слетишь – беда. И костей не соберут, – покачал головой Конурин.

– По-моему, по такой дороге только пьяному в лоск и ехать. Пьяному море по колено, – заметил Граблин.

– Только уж ты, Григорий Аверьяныч, пожалуйста, не очень нализывайся. Вывалишься из вагона пьяный, еще хуже будет, – сказал Перехватов.

– А ты держи и не допускай меня вываливаться. На то ты и взят для компании.

– Нет-нет… Боже вас избави. Ежели вы будете пьяны, я с вами не поеду, – заговорила Глафира Семеновна.

– Позвольте… Нельзя же для храбрости не хватить. Ведь это какая-то каторжная дорога.

В это время спустился вагон с семью пассажирами. Среди пассажиров находилась и какая-то дама-немка. Она была бледна как полотно и сидела с полузакрытыми глазами. Помещавшийся рядом с ней довольно толстый немец с щетинистыми усами давал ей нюхать спирт из флакона. Из вагона ее вывели под руки.

– Вот уж охота-то пуще неволи! – покачал головой Николай Иванович. – Уж ехать ли нам, Глаша? – спросил он жену. – Видишь, дама-то как… чуть не в бесчувствии чувств.

– Да конечно, не поедемте, – подхватил Конурин. – Ну ее к черту, эту дорогу!

– Нет-нет, я поеду! Я зажмурюсь во время езды, но все-таки поеду, – решила Глафира Семеновна. – Помилуй, нахвастали всем в Петербурге, что будем на Везувии, и вдруг не быть!

– Да в Петербурге-то мы станем рассказывать, что были на самой вершине, что я даже папироску от кратера закурил. Ты думаешь, они нас выдадут? – кивнул Николай Иванович на товарищей. – Нисколько не выдадут. Ведь и они же не будут подниматься, ежели мы не поднимемся.

– Я поднимусь, – сказал Перехватов.

– И я, и я с вами, а вы, господа, как хотите, – твердо сказала Глафира Семеновна.