Наследие Десяти

Она думала, что однажды все поймет. Однако даже спустя годы, стоя перед зеркалом, Изабель по-прежнему задавалась вопросом: что же такое красота? Может, дело в ее карих глазах с золотым ободком у зрачков? Легкой россыпи веснушек у носа, стройной фигуре или тонко очерченных губах? А может, всему виной пышные огненные волосы, что окутывали ее как алый рассвет Данлии?

Со временем Изабель научилась думать о красоте как о чем-то эфемерном. Как о главной гордости родителей, влиянии или источнике всеобщего восхищения и любви. И только после смерти матери она наконец узнала, что красота – не дар судьбы, а всего лишь валюта. Валюта ее отца.

Этот урок Изабель усвоила еще до того, как ей исполнилось пятнадцать. Кажется, тогда Артур Кортнер впервые заметил, как умиление его дочерью во взглядах окружающих сменилось на зависть или же сальное вожделение, в зависимости от того, кому они принадлежали – женщинам или мужчинам. Таская с собой Изабель на все встречи и рауты, поначалу Артур даже пытался оправдываться. «Все это ради тебя, Изи, – говорил он, усаживая дочь рядом с собой напротив очередного делового партнера и с удовлетворением наблюдая, как тот тут же впивал масленый взгляд в ее бюст. – Однажды меня не станет. Тебе, как женщине, пора научиться правильно вести дела».

В то, что таким образом ее отец проявляет внимание, заботу и любовь, Изабель пыталась верить до последнего. Из раза в раз она натягивала не по годам откровенный наряд, что приносили ей сконфуженные нянюшки, собирала волосы на затылке в высокую прическу и беспрекословно следовала за ним на очередной прием. С упорством перфекциониста она исполняла все, что велел ей отец, – будь то простая улыбка, призванная отвлечь внимание его оппонента от важных деталей, танец, светская беседа или же флирт. К совершеннолетию Изабель научилась лицемерить так, что ни один из ее собеседников не допускал и мысли о том, что, общаясь с ним, она не получает удовольствия. Ее нежный смех перекрывал звон бокалов, улыбка озаряла зал ярче солнца, а один случайно брошенный взгляд заставлял джентльмена на другом конце зала, забыв о делах, сиюминутно броситься к ней. Изабель достигла в своем мастерстве совершенства: вся мужская половина лиделиума была от нее без ума, а ее отец наконец казался удовлетворенным.

Не без удовольствия наблюдая, какой ажиотаж в светских кругах вызывает каждое появление его дочери, Артур Кортнер строго следил, чтобы никто не позволял себе лишнего. Кто-то даже принимал это за заботу. Изабель же знала правду: ее отец просто не хотел продешевить. Присматриваясь к кандидатам, он думал, как продать ее подороже, обменять свою главную валюту на что-то более ценное, нажиться на выгодном браке. Ему было доподлинно известно, сколько очарованный джентельмен готов отдать за обладание красотой. Когда-то, покупая мать Изабель, Артур и сам был таким.

Лишь оказываясь дома, вдали от общества, Изабель вновь становилась собой. Захлебываясь рыданиями, она с ожесточением соскребала ногтями остатки макияжа и, запираясь в ванной, по несколько часов терла тело жесткой мочалкой. Она сдирала кожу до крови, пытаясь смыть с себя следы мерзких, похабных взглядов, что, казалось, облепливали ее с ног до головы. Они ощущались как клейкая пленка, как грязь под ногтями, как тягучая слизь. Если бы Изабель только могла прервать этот порочный круг… Она бы сварилась в кипятке, лишь бы смыть с себя склизкую оскверняющую похоть циничных ухажеров раз и навсегда.

Больше своей красоты Изабель Кортнер ненавидела только мужчин. Они все были одинаковые – толстые и худые, высокие и низкие, старые и молодые. Внешность – лишь оболочка, скрывающая внутреннюю гниль, персонализированная форма морального уродства. Лишь один из сотен мужчин, что Изабель повидала за свою жизнь, не был похож на остальных.

Кристиан Диспенсер разительно отличался от всех. В его взгляде не было и намека на то сальное вожделение, что Изабель то и дело ловила в глазах других. Казалось, он был единственным, кто разглядел ее страх, боль и одиночество за толстым гримом и вызывающими нарядами. Кристиан стал ее спасением.

– Никто больше не посмеет причинить тебе вред, – из раза в раз тихо говорил он ей на ухо перед тем, как они оказывались в шумном обществе лиделиума. – Одно твое слово, и любой из них больше не жилец.

Рядом с Кристианом Изабель впервые за всю жизнь почувствовала себя свободной. Он принимал и любил ее такой, какой ее больше никто и никогда не видел, – измученной, злой, отчаянной, напуганной, сломленной и слабой. Одно его слово, взгляд или прикосновение залечивали рубцы на израненном сердце. Кристиан знал о ней все – даже то, какие именно травы она ежедневно добавляла в чай своему отцу, подкармливая его слабоумие. Возможно, именно за то, что Кристиан никогда ее не осуждал, Изабель любила его еще больше.