Наследие Десяти

Когда молодой граф Нозерфилд не мог найти себе места, он делал одну из двух вещей – пил или рисовал. И лишь изредка, в моменты особого морального упадка, он шел на крайние меры – совмещал оба этих увлекательных занятия. Сегодняшний день Лукас находил именно таким, и поэтому уже четвертый час подряд стоял у огромного холста с кисточкой в одной руке и с бокалом выдержанного бренди в другой, пытаясь изобразить что-то, хотя бы отдаленно напоминающее…

– Горы! Это вершины высокогорья на закате, ясно?! – раздраженно пояснил он сестре, которая, замерев позади него, безучастно оценивала пейзаж. На ее лице, как и обычно, не отразилось ни единой эмоции. Оглядев холст, брата, его испачканные в засохшей краске руки и одежду, девушка издала лишь короткий нечленораздельный звук – что-то среднее между пренебрежительной усмешкой и разочарованным мычанием – и, пройдя вглубь комнаты, устроилась в кресле.

Корнелия всегда бесшумно, словно кошка, подкрадывалась сзади, из раза в раз будучи уверенной, что ее появление останется незамеченным. С другими людьми чаще всего так и случалось, но с Лукасом это не работало. Он всегда чувствовал, когда сестра беззвучно вплывала на его территорию и так же тихо удалялась. Вероятно, это дело привычки, думал он: за долгие годы ему удалось заучить ее повадки лучше своих. А может, все родившиеся в двойне ощущали присутствие друг друга острее прочего.

– Ты что-то хотела? – нахмурившись, уточнил у сестры Лукас, вновь обратившись к холсту.

Молчание в ответ. Значит, нет.

– Тогда что? – продолжил он. – Пришла позлорадствовать? Ты знаешь, я ненавижу, когда кто-то стоит над душой в то время, как я пытаюсь работать.

Корнелия цокнула. На ее языке это означало, что ей плевать. Лукас вздохнул, сделал большой глоток из бокала и вновь принялся за пейзаж. По крайней мере, его сестра была единственной из всей семьи, кто воспринимал его увлечение всерьез. Или, точнее, не высказывал по этому поводу никакого мнения.

Насколько знал Лукас, Корнелии в принципе ни до чего не было дела. Всегда одинаково безупречная, она появлялась и исчезала везде словно тень – тихо, отстраненно и холодно. Порой она и вовсе напоминала брату бездушного призрака, законсервированного временем и бесцельно скитающегося по земле.

Лукас признавал, что внешне Корнелия была вполне привлекательна. От их родителей она забрала все самое лучшее. Гладкие светлые волосы, отливающие золотом, и длинная шея достались ей от матери, а вот заостренный подбородок, ямочки на щеках и неестественно голубые, как гладь озера, глаза она унаследовала от отца. Однако стоило узнать Корнелию ближе, и все эти характеристики тут же меркли на фоне тотального, ледяного равнодушия, что источал один ее взгляд.

Равнодушие… Лукас полагал, это было единственное чувство, которое его сестра в принципе была способна испытывать. Иногда, глядя на Корнелию, он приходил в бешенство. В такие моменты пару раз он даже бросался к ней и грубо тряс ее за плечи, пытаясь выбить из нее хоть какие-либо эмоции. Слезы, ярость, раздражение или хотя бы недоумение – хоть что-то, что бы напомнило ему, что сестра – живой человек, а не робот. «В тебе осталась еще хоть капля чего-то человеческого, Кори?! – орал он. – Ты меня слышишь? Хоть что-нибудь! Мне нужна сестра, а не ее бездушная оболочка! Ты нужна мне, Кори!» – в отчаянии выдыхал он и, отступая, замолкал. Все было без толку. Приподнятые брови – максимум, которым его удостаивала Корнелия перед тем, как вспышка короткого удивления в ее глазах гасла и на смену ей приходило привычное опустошенное безразличие.

Лукас нередко думал о том, что, если бы не роковая ошибка Вениамина Нозерфилда, все бы сложилось иначе. Порочная связь престарелого прадеда с Анной Понтешен надолго наложила тень на его семью. Прошло более века, а в обществе на Нозерфилдов до сих пор смотрели как на прокаженных. Никто, конечно, ничего не говорил, но взгляды… Презрительные, мерзкие взгляды, что липли к ним с Корнелией, как зараза, взгляды, полные отвращения и снобизма, действовали хуже слов. Каждый боролся с ними как мог: Лукас с помощью искусства и выпивки, а Корнелия – равнодушия. Замыкаясь в себе, она пыталась абстрагироваться от чувств, задушить в себе все то, что заставляло ее испытывать боль. Лукас полагал, это невозможно. Он думал, со временем Корнелия сдастся, поддастся унынию или спрячется от общественного мнения за пластами сарказма и черной иронии. Но вот чего он не ожидал никак, так это того, что, пытаясь избавиться от боли, она потеряет душу.

– …Андрею Деванширскому и Нейку Брею удавалось скрывать герцогиню Понтешен около двух месяцев, – донесся из голограммы тягучий голос репортера.

– Понтешен – сильнейший союзник, – тут же подхватил мистер Сингх. – Под их юрисдикцией сорок девять звездных систем, почти треть всех земель бывшей Рианской империи. Если бы Андрей Деванширский добился официальной поддержки герцогини, это могло бы решить исход войны. Как минимум он бы вернул Рианской империи большую часть территорий.