– Я пыталась, – призналась я, после недолгого молчания. – Но один за другим проваливала все психологические тесты, которые раньше проходила с легкостью. Как только попадала в симуляцию, в лучшем случае каменела, в худшем – ловила панические атаки. На этом все и заканчивалось, – произнести вслух то, что я так долго пыталась отрицать, было равносильно смирению с поражением. – Поэтому больше я не участвую в экспедициях. Я непригодна.
– Непригодна? – переспросил Андрей, бросив на меня косой взгляд. – Поэтому попросила снарядить тебя на Мельнис? Непригодный геолог и бесполезный невежда – отличная из нас команда. Мы просто обречены на успех!
На его слабоосвещенном лице отразилась ирония, но впервые за все время в голосе юноши чувствовалась теплота. Наверное, это была роскошь – видеть Андрея без стеклянной стены холодного равнодушия, что он выстраивал каждый раз, когда оказывался среди других людей. Вероятно, те, кого он любил, знали его совсем другим: с ними он расслаблялся, был мягок, шутил, даже улыбался… Я подумала, что никогда не видела, как он по-настоящему улыбается. А в следующий момент в памяти вновь возникла его комната в день нашего знакомства – тусклый свет, фортепиано и яростные, беспощадные зеленые глаза на перекошенном от ненависти лице – тогда он тоже был настоящим. И это была еще одна правда.
– Раз уж мы заговорили о прошлом… – начала я, подогнув ноги под себя и поерзав на сиденье, пытаясь принять удобную позу.
– О Десять, только не это, – скривившись, простонал Андрей, – опять вопросы…
– Это не вопросы! – возмутилась я. – Это плата. Откровенность за откровенность. Я проявила вежливость, но на самом деле выбора у тебя нет.
– Конечно, я же заперт с тобой тут на пять добрых часов! – подхватил он и махнул рукой в сторону двух геологов на другом конце кабины, которые мирно спали с самого вылета. – Ведь их ты мучить не можешь и я вынужден отдуваться за троих!
– Вот именно, – подтвердила я, пожав плечами. – Выхода нет.
Обреченно вздохнув, Андрей выжидающе посмотрел на меня:
– Что ты хочешь знать?
– Расскажи мне о Нейке Брее. Каково было жить с ним все эти годы? Что он за человек? И его дочь…
– Я не знал Татьяну, – отмахнулся он. – Нейк нашел меня спустя год или даже два после ее смерти, и не то чтобы это была его любимая тема для разговоров, но ее изображения в резиденции Бреев висели повсюду. С какой-то стороны, это было даже… жутковато – везде видеть ее лицо.
Андрей выпрямился и отвел глаза в сторону окна, собираясь с мыслями. Молчание затянулось, и я уже думала, что он так больше ничего и не скажет, но неожиданно он продолжил.
– Что касается Нейка… Когда он забрал меня, мне едва стукнуло одиннадцать и одной ногой я уже был в могиле. Он не дал поместить меня в специальную лечебницу, сказал, это слишком опасно, но оборудовал что-то вроде палаты в своей резиденции. Усиленная терапия – все, что я видел в первый год. Врачи, постоянно сменяющие друг друга, лекарства, процедуры, какие-то инъекции – чего они только не делали со мной, но ничего не помогало. Кажется, они пробовали на мне какие-то новые, малоизученные вакцины – терять все равно было нечего, а я просто лежал в своей постели дни напролет, наблюдал за тенями на потолке и думал, когда все это наконец закончится…
– Что это была за болезнь?
– Одна из отдаленных мутаций гемофилии. – Андрей горько усмехнулся. – Ты когда-нибудь задумывалась о том, что самые плохие воспоминания со временем забываются? Как будто мозг намеренно стирает их из памяти. Может быть, поэтому я почти не помню первый год жизни с Нейком. Ну, то есть помню, – пробормотал он, потерев пальцами у уголков глаз, – но лишь в общих чертах. Помню постоянную тошноту, спазмы во всем теле, чудовищную слабость и… пигмент. Ты знала, что некоторые генетические мутации способны влиять на пигмент в организме? Даже кожа может со временем изменить цвет. Стать более желтой или же, наоборот, белой, как пепел.
– Твои глаза… – осторожно начала я.
– Да, – сухо кивнул Андрей. – Еще один проклятый подарок мутации.
Перед тем как он отвернулся, я заметила в его лице отвращение и ненависть, обращенные вовнутрь.
– И что было потом? – еле слышно уточнила я.
– А потом ко мне пришел Нейк, впервые за долгие месяцы. Выгнал врачей, заставил встать и пройтись с ним до побережья океана, до которого от резиденции было не менее двух миль. Он специально шел быстрым шагом, не останавливаясь и не оборачиваясь, пока я падал каждые сто метров, отхаркивая свои легкие. Он ничего не говорил, но я знал, что если не встану, то он в лучшем случае так и оставит меня здесь умирать, захлебываясь собственной рвотой и кровью, а в худшем – возьмется потом за моего брата, сделав его новым идолом в своей войне.