Наследная ведунка

Я воздержалась от ответа — сама понятия не имела. Слова заговора прыгали на язык, срывались прежде, чем я успевала понять их смысл, прикрытые веки заволокло алой огненной пеленой, а щёки налились жаром.

Редко я пользовалась этим колдовством…

Страшно… Боги, как же страшно отдаваться вам! Плыть по огненной реке магии, барахтаться, высовываясь, чтобы в последний раз глотнуть раскалённого воздуха, и снова тонуть. Рисунок проявился на кончиках пальцев, живой лентой закрутился на ладонях, заполз в рукава. Где-то под одеждой он скользил по коже, оплетая грудь, прорастая во мне силой. Вот уже проклюнулся из-под ворота, захлестнул петлёй шею… Горло перехватило: вздохнуть бы в последний момент, на малую толику вынырнуть из горячих плотных потоков магии. Я захлёбывалась в ней, забывая собственное имя. Помнила лишь одно: проклясть наглеца, погрузить в беспробудный, подобный смерти, сон. Чтобы не двигался, чтобы не моргал, чтобы не дышал…

Своего голоса я не узнала. Хриплый, низкий, точно нахлебалась дыма от костра:

— Вещь его. Дайте…

— Что? Какую? — Мелкий подскочил первым, но что делать дальше, не знал.

— Любую. Что-то, что ему дорого. Из сумок достаньте…

Что ж так долго-то! Сумки — вот они. Прямо под ногами. Среди них и та, с которой не расставался в пути рыжий. Отмычки, рубаха, да хоть платок носовой — всё пойдёт, к чему он хоть малость привязался. Но Морис, едва распустивший горловину торбы, вдруг потупился.

— Что дорого? Слыш, ногастая…

Ох, как же тяжко! Как жжётся, рвётся на волю призванная магия, готовая выжечь разум нерасторопной ведунки!

— Морис! Не тяни, дай уже хоть что-то!

— Да нечего! — он перевернул сумку, напоказ тряханул. Посыпалась одежда, мелкие монетки, клочки каких-то бумаг. — Здесь нет ничего, что было бы ему дорого! Он вор, ногастая! Мы ни к чему не привязываемся!

И я ведь поняла это ещё в Холмищах. Неужели надеялась, что ошибусь, что друзья знают рыжего лучше, что они сделают легкомысленного авантюриста хоть немного понятнее, раскроют его тайны?

Ошиблась.

Вот и всё. Он вор. Он ни к чему не привязывается. Зря призвала, впустую молила четырёх богов. Теперь поплачусь…

— Привязываемся! — Мелкий подхватил карлика, потрепал так, что у того едва голова не оторвалась. — Привязываемся!

— М-м-м-м-мелки-и-и-ий! — стучал зубами коротышка. — Пр-р-р-р-рекр-р-р-рати меня тр-р-р-р…

Но горняка распирало от догадки:

— Да привязываемся же! — он подскочил, не выпуская коротышку, подкинул в воздух и ловко поймал, перевернув, правда, вверх тормашками. И прямо в этой неудобоваримой позе Морис заткнулся на полуслове и хлопнул себя ладонью по лбу, мол, как, дурак, сам не догадался!

Только я не спешила вздыхать от облегчения.

— Не хотите поделиться?

Мори, продолжая висеть вниз головой скрестил руки на груди. Едко поинтересовался:

— А ты не догадываешься?

— Дыа! — растянул довольную лыбу Мелкий, страстно обнимая ноги друга.

— Никаких идей.

— Да есть тут она наглая, невыносимая ногастая баба…

Догадалась. Воры ни к чему не привязываются. Но, возможно, они привязываются не к вещам, а к людям? Сварливым карликам, добродушным бугаям… одиноким ведункам?

Я нерешительно сжала рукоять ножа. А если не сработает? Если Мори ошибся? Если я не так поняла его шутку, а ребята меня ещё и на смех поднимут?

Нет. Не те вопросы. Вопрос есть только один. Самый важный. И ответ на него я боюсь узнать так же сильно, как утонуть в удушающей горячей магии.

Правда ли он…

Я чиркнула лезвием по раскрытой ладони. Рисунок на столе впитал капли, как пересохшая земля впитала бы крупные горошины дождя. Одно невыносимо растянувшееся мгновение не происходило ничего. А потом изображение полыхнуло золотом, засияло полуденным солнцем, вспыхнуло… и исчезло, оставив после себя лишь тонкие полоски пепла.

Позади что-то с грохотом упало. Я обернулась: Мелкий выронил коротышку и, тыча пальцем в стол, открывал рот, но всё не мог подобрать подходящих слов.

— Это… Это… Это было…

— Больно! — потёр ушибленные места Морис.

— Это было круто! — нашёлся, наконец, горняк.

Жар отступал, сменяясь ознобом. На этот раз я победила. Я осталась, а сила вновь отступила, затаившись под сердцем. Вытерла лоб рукавом:

— О нет! Это было не круто. «Круто» начнётся теперь.

На своём веку я похоронила не одного мужа. Над некоторыми даже напоказ рыдала, к вящему удовольствию сердобольных старушек. Но к этому трауру готовилась с особой тщательностью.

Пришлось потерпеть до рассвета, чтобы до охранников дошло: пленник не просто заткнулся (слава богам!), а помер (тоже, в общем-то, радость). За это время мы успели и подремать, хоть и не слишком крепко, и поесть, воспользовавшись вынужденным гостеприимством Полоза. Я же ещё и принарядилась.