Наследная ведунка

Ненавидела букеты, подвешенные над каждым окном, венки и танцы, ненавидела светоч-траву и слетающихся на неё, глупых, наивных, заворожённых и околдованных светлячков. Светлячков, которые с рассветом, отженившись, складывают крылышки и пеплом падают вниз, как маленькие отгоревшие звёзды.

— Уйдём на соседнюю улицу, — попыталась свернуть я, но Вис заупрямился.

— Зачем? Тут же самое веселье!

Вскоре мы и правда поравнялись с весельем — от него-то я и пыталась ускользнуть, да не вышло. Стоило ворам различить увешанный цветными лентами столб, который победоносно несли два крепких парня, все умные мысли из их голов повылетали. Да и как бы они там удержались, когда концы лент легко придерживают откровенно одетые девушки, когда песню они поют заводную, а скачут так зажигательно, что хочешь-не хочешь, а притопывать в такт начнёшь.

Мелкий не отказал себе в удовольствии: вместе с телегой и лежащими на ней бездыханными скрученными наёмниками, ринулся в толпу, неуклюже, но старательно, приподнимая ноги. То правую задерёт повыше, то левую, а телега опасно раскачивалась и скрипела. Кто постарше в процессии, в пляс не пускались, предпочитали звенеть струнами и дудеть в дудки (в лад, не в лад — не всё ли равно?). От горняка они едва уворачивались, но, кажется, вовсе не пугались. Никто беды не ждал — день такой.

— Колесо отлетит — сам будешь новое прилаживать! — сварливо пробурчал Морис, пытаясь обогнуть толчею, чтоб не затоптали.

Но девки, завидев охапку светоч-травы, напротив, втянули коротышку в хоровод, закрутили, смеясь и по очереди чмокая в щёки и лоб разукрашенными губами.

— Руки, руки убрали! — хозяйственно защищал карлик пук травы, но от поцелуев не отмахивался и к тому моменту, как мы добрели до конца улицы, уже и сам лихо подпрыгивал, размахивая поредевшей связкой.

Шли мы к городским воротам. Так уж заведено, что раз в год, когда жара окончательно устоится, а огороды засадят, Холмищи собирались на большой праздник, дабы почтить богов, а заодно попросить о добром урожае и родящей земле. Под шумок и о женихе помолиться можно, и о богатстве. Выпить, конечно, да закусить. Ярмарка, опять же, торги хорошие (это уже по моей части). Да и просто повод отдохнуть, забыв обо всех невзгодах и без осуждения и сплетен дать волю желаниям.

С четырёх концов городка молодёжь несла по праздничному столбу, посвящённому каждому из богов: хозяюшке Туче, владычице Луже, Лесовке да Угольку. Мы, так уж вышло, прибились к Лесовкиному шествию. В честь покровительницы растений и животных зашкуренный столб украсили лоскутами на манер распустившихся цветов, яркие ленты развевались на ветру, а девки и парни в одних сорочках, как дикие звери в гон, пели, кричали и смеялись.

На выходе из города стражники для вида поупрямились. Не традиции ради, а из одной зависти: им-то до вечерней смены сидеть на солнцепёке, вдыхая запах костров и угощения с луга у перелеска. Всё равно что стоять в стороне во время бурного застолья: слюнки глотаешь, а попробовать не можешь. Я обычно на праздниках стояла так же, да только, в отличие от бедных мужиков, добровольно.

— Какой-такой праздник? Не знаем никаких праздников! — самый молодой из охранников привлёк к себе ближайшую девчонку, усадил на колено и, не стесняясь, поцеловал в губы. Другая тут же уселась на вторую ногу — и тоже заслужила поцелуй.

— Как не знать? От ворот полянка как на ладони — вон уже и костры видать! — смеялись девушки.

Напарник молодого, добродушный старичок, нарочно вызвавшийся сегодня сторожить, чтобы подменить горячего внучка, отпросившегося на гуляния, приложил ладонь козырьком к глазам:

— Где ж костры, дочка? — посмеивался в усищи он, глядя аккурат на три дымных пуповины, ровно, гладко уходящие в небо (добрый знак!). Народу на площадке уже собралось будь здоров. Кто-то хотел лично посмотреть, как возжигают костры, кто-то занимал выгодные места для торговли, а кто-то ещё с ночи праздновал. — Не видать никаких костров!

— Тятенька, ну пропустите! — взмолились красные от натуги парни: столб всё ж тяжёлый, и тащить его, хоть и честь, но та ещё морока. — А вас наша первая красавица расцелует!

— Расцелуем! — наперебой принялись обещать девки. — Ой как расцелуем!

Стражник морщинисто прищурился — от глаз в стороны разбежались добродушные глубокие складки.

— Тю! Пигалицы! Вы, небось, только титьку мамкину сосать отучились, куда вам целоваться! Вот кабы настоящая баба попросила, знающая, что делать… — подмигнул мне и сразу отвернулся.

Я сцедила улыбку в кулак. Когда усач ещё вместо усов носил юношеские прыщи, он приходил к ведунке лечить заикание. Я с тех пор не изменилась, а вот он — будь здоров.

— Ну-кася, расступись, молодёжь! — пробила себе дорогу старческим пузиком баба Рора. Она сунула в карман передника деревянные ложки, которыми немузыкально трещала всю дорогу, по привычке вытерла об него ладони, хотя и руки в кои-то веки не были испачканы мукой, и сам передник дыбом стоял, как его накрахмалили. Подбоченилась: — Иди поцелую, старый хрыч! А то смущает, вишь ты, девочек молоденьких! Уж я-то уважу, знаю, как надо!